Нобелевский тунеядец

Игорь Ефимов НОБЕЛЕВСКИЙ ТУНЕЯДЕЦ

Предисловие

В разных воспоминаниях об Ахматовой мелькает такой эпизод. Будто к ней в начале 1960-х, в Комарово, приехала юная особа, говорила исключительно о поэзии и, среди прочего, упомянула, что у нее "есть весь Бродский". Ахматова возразила: "Как это можно говорить весь Бродский, когда ему только двадцать два года?" В этот момент распахнулась дверь, и на пороге появился сам поэт — он принес в домик два ведра воды. Ахматова указала на него своей гостье и сказала с улыбкой:

— Вот вам ваш "весь Бродский".

Если бы автор обладал дерзостью Цветаевой, можно было бы — прячась за ее "Мой Пушкин" — назвать книгу "Мой Бродский". Под этой обложкой собраны мои письма к Бродскому и о нем, покрывающие три десятилетия (1963—1995), статьи, посвященные ему, необходимые фактические комментарии и уточнения. Если друг вашей юности был так жесток, что в зрелые годы сделался знаменитым, а вы были так беззаботны, что сумели пережить его, положение ваше нелегко. Каждый, кто был связан с Бродским, знает, что думать и говорить о нем он обречен до конца дней своих. И каждый знает, что память его обречена на неполноту и при этом слабеет с каждым днем. В какой-то момент говоришь себе: "Хватит откладывать. Пора перенести на бумагу все, что так волновало сердце и ум в связи с этим человеком, с этим голосом. Никто не ждет и не требует от тебя исчерпывающего портрета, пятитомной биографии. Но и без твоих заметок картина останется в чем-то неполной. Пускай каждый расскажет о том, что ему довелось — посчастливилось — расслышать в этих стихах, в этой жизни. Тогда и выстроится на полках библиотек шеренга книжных корешков Subject: Joseph Brodsky, сложится мозаичный портрет, заслуживающий названия "Весь Бродский".

И все же трудно взяться за такую работу без толчка извне. Таким толчком для меня явился горячий интерес, проявленный моим издателем Игорем Захаровым. Это он произнес вслух то решительное "пора", которое заставило меня извлечь из личного архива папку с надписью "Бродский" и превратить ее в книгу.

И.М.Ефимов

Часть первая В РОССИИ

Я входил вместо дикого зверя в клетку,

Выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке...

И.Бродский

В газету "Вечерний Ленинград"

Декабрь 1963 г.

Уважаемый т. Редактор!

В номере Вашей газеты за 29.11.1963 была опубликована статья трех авторов под названием "Окололитературный трутень". И форма, и содержание этой статьи настолько возмутили меня, что я не могу не написать Вам, хотя и не знаю, может ли это что-нибудь изменить.

Мне кажется, что любой здравомыслящий человек, даже не читавший никогда стихов Иосифа Бродского и не знающий его лично, должен с первых же строк статьи проникнуться отвращением к тому тону огульного, неумного и злобного шельмования, для которого все средства хороши. Не беда, что предмет издевательств не носит узких брюк и модных пиджаков с разрезом. Вельветовые штаны, портфель с бумагами, рыжеватые волосы — все годится авторам как ясное отображение самых страшных пороков. Каких? А каких хотите. Мы покажем цитатами. Ох, какое это замечательное дело — цитаты! При некоторой сноровке чего только не докажешь ими, умело выдергивая и слегка обрезая там, где нужно. Можно выставить А.С.Пушкина врагом русской литературы:

...в сочиненьях одичалых,
где русский слог да русский дух
зады твердит и лжет за двух.

Можно выставить Л.Н.Толстого хулителем русского народа: "...русский самоуверен, потому что ничего не знает и знать не хочет" ("Война и мир"). Все годится, чтобы смешать человека с грязью. Даже слово "романс" изобличает Бродского — тут и приказчики с гитарой, и особый надрыв, ну а то, что не было русского композитора, который не писал бы романсов, это, конечно же, мелочи. Невозможно понять, по ограниченности или по той же злобе, очень интересную строфу из "Баллады лжеца", всю построенную на игре противопоставления и сопоставлений, которая читается так:

Я шел по переулку по проспекту
как ножницы шаги как на бумаге,
вышагиваю я. шагает Некто
средь бела дня наоборот — во мраке.

авторы приводят, разрезав каждую строчку посредине и поместив четыре правых обрывка под четырьмя левыми. Действительно, трудно что-нибудь понять.