Дело в том, что на протяжении почти всего повествования мы столько внимания уделяем теме познания, что обязательно найдется кто-нибудь, желающий навесить на все наши рассуждения ярлык гностицизма. Это удивительно, насколько необходимо людям все расклассифицировать, всему дать название и все к чему-либо отнести. Причем, как правило, бывает так, что та или иная концепция на основании двух или трех признаков причисляется к некоему учению, которое «уже было в веках, бывших прежде нас» (Ек 1:10), а после сего на первоначальную концепцию переносятся все недостатки и соблазны того известного с негативной стороны и раскритикованного учения, печать которого по произволу судей уже стоит на предлагаемой идее. И мы не очень рассчитываем, что наши оппоненты привыкли следовать совету Иустина мученика: «По одному имени, помимо действий, которые соединены именем, нельзя судить, хорошо ли что, или худо. Одно имя не может представлять разумного основания ни для похвалы, ни для наказания, если из самих дел не откроется что-либо похвальное или дурное.» (Апологии 1.4).
Все это мы приводим в надежде на то, что отдавая должное роли познания в учении Христа, читатель не будет переносить соблазны гностиков первых веков христианства на наш труд.
Нисколько не защищая положений гностицизма как религиозной системы, а читатель, знакомый с историей религии и философии, сам поймет о каких положениях идет речь, мы, тем не менее, должны признать, что в гностицизме как в методе нет ничего предосудительного, — ведь не отвергаем же мы любовь к ближнему лишь потому, что тому же учит раджа-йога! Надо лишь сверять то познание, тот гносис, который человек способен получать через откровение, со словом Божиим.
Нужно добавить, что многие авторы, писавшие о раннем христианстве, не могли уйти от темы гностицизма и его взаимоотношений с христианством. Причиною тому являлись в числе прочих и приводимые нами Евангелия от Фомы и от Филиппа. Мы смогли, однако, показать, что теми же свойствами, правда, в несколько менее явном виде, обладают и все четыре канонических Евангелия вкупе с апостольскими посланиями. Что же касается Откровения Иоанна, то приходится лишь удивляться, как выглядящее столь «гностически» писание не оказалось в одной мусорной корзине с отстраненными апокрифами.
Гносис по-гречески означает знание. «Знание вместо веры» — таково понимание его сущности критиками, а, вернее, таково их непонимание, ибо оно извращает идею. Ведь знание есть лишь один из аспектов Христова учения, однако по признаку наличии такого аспекта, на учение навешивается ярлык ереси.
Читатель сам решит, насколько уместно еще раз привести слова Филиппа: «Наша земля есть вера, в которую мы пустили корень, вода есть надежда, которой мы питаемся, воздух есть любовь, благодаря которой мы растем, а свет есть знание, благодаря которому мы созреваем.» (Филипп 115).
Безусловно, что без веры, надежды и любви «знание надмевает» (1 Кор 8:1), но ведь мы говорим о таком гносисе, который никоим образом не отвергает ни веры, ни любви, ни надежды, не стремится стать главенствующей, а тем паче единственной основой.
В защиту знания можно привести не одну сотню фрагментов Священного Писания. Вот некоторые из них: «Примите учение мое, а не серебро; лучше знание, нежели отборное золото; потому что мудрость лучше жемчуга, и ничто из желаемого не сравнится с нею. Я, премудрость, обитаю с разумом и ищу рассудительного знания.» (Прит 8:10-12); «Истина обращается к тем, которые упражняются в ней.» (Сир 27:9); «Помни завет Всевышнего, и презирай невежество.» (Сир 28:8); «От юности твоей предайся учению, и до седин твоих найдешь мудрость.» (Сир 6:18); «Любящий ее, любит жизнь.» (Сир 4:13).
Итак, не признавая принадлежности нашего понимания сути вещей к гностицизму, мы все же не можем обойтись без знания — гносиса, поэтому предлагаем читателю называть нашу систему взглядов нетрадиционным гностицизмом, точно так же, как ее можно было бы назвать нетрадиционным христианством, — и в этом отражается наш взгляд на то, что христианство и гностицизм в истинном понимании не могут противопоставляться друг другу.