Но кому уподоблю род сей?

Но комментария требует и проблема евангелий, предназначенных ко всеобщему чтению. Дело в том, что первые христиане вообще мало думали о записи, об увековечении учения Христова. Главным для них было проповедывать новое учение, готовясь ко второму пришествию Христа. Лишь позже христиане вынуждены были перевести евангельские повествования в письменную форму. И надо отметить, что на ранних этапах существовали на равноправной основе множество евангелий, и понятия канонического богословия не существовало. Принятие канона и выбраковка определенных писаний, благовествующих о Христе Иисусе, было ускорено признанием христианства Римским императором Константином (307-337), потребовавшим для этого предоставления ему копий священных книг. Уже одно только то, что в целях скорейшей легализации церкви требовалось быстро решить вопрос о подлинности многих, находившихся в употреблении текстов, может породить серьезные подозрения в том, что нечто существенное могло оказаться упущенным. Но даже если бы на взвешивание да на обсуждение всего и было бы сколь угодно времени, разве все могло быть доверено в руки внешних? Разве можно было предоставить язычнику Константину, к примеру, тайное евангелие Марка, которое в руках-то держать мог далеко не каждый христианин.

Однако со времени принятия Миланского эдикта (313), узаконившего христианство, наступает еще более сложное время. Христианство становится государственной религией и автоматически превращается, если уж не в инструмент политики государства, то, во всяком случае, в неотъемлемую его часть. Практически это означало, что единство громадного государства — Великой Римской Империи — требовало единообразия мышления и в христианской среде. Это входило уже в прямое противоречие со словами Павла о разномыслиях, да к тому же единообразие насаждалось не проявлениями искусности как реализации принципа «дерево познается по плоду» (Мф 12:33), а постановлениями соборов духовенства — решениями человеков. Тогда-то и был нарушен принцип «отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу» (Мф 22:21; Мк 12:17), в результате чего были смешаны интересы кесаря и Бога — Богу стали отдавать не Божие. а то, чего хотел кесарь.

Первый Вселенский Собор явился прообразом всех последующих соборов и по духу, и по букве, посему мы позволим себе остановиться на нем чуть подробнее. Он был созван императором Константином в Никее в 325 году. Предоставим далее слово историку, которого никак нельзя обвинить в стремлении к очернению христианской церкви — профессору богословия М.Э.Поснову (1873-1931) — крупнейшему специалисту по раннему христианству. Повествуя об обстановке на Соборе, он пишет: «Нет ничего удивительного, если по условиям тогдашнего времени среди епископов были люди необразованные — и это даже среди отцов Собора.» А далее он ссылается на историка Сократа, отмечавшего, «что это обстоятельство дало повод Македонскому епископу Сабину называть отцов Собора «простоватыми и поверхностными» и даже «смеяться» над ними.» (здесь и далее М.Э. Постов «История Христианской Церкви»). Заслуживает внимания описание профессором Постовым роли императора Константина на Соборе: «Вопрос о председателе Собора очень спорный. Вероятно так нужно представить дело. Председательствование принадлежало главным епископам — митрополитам, но за ходом прений наблюдал сам император и руководил ими. Только благодаря умелому руководству Константина, такой сложный вопрос, как о лице Иисуса Христа, был решен в несколько дней.». Нам не очень хотелось напоминать читателю русские народные пословицы о том, при каких обстоятельствах хороша быстрота, что бывает, когда поспешишь, и сколько раз надо отмерять и сколько отрезать, но...

Из дальнейшего повествования Поснова со ссылкой на Евсевия читатель узнает, что после закрытия Собора Константин праздновал двадцатилетие своего царствования. «За обедом, к которому были приглашены никейские отцы, Константин, обращаясь к ним с речью, между прочим сказал: «Вы — епископы внутренних дел Церкви, а я — поставленный от Бога епископ внешних дел.» Отметим то, о чем умалчивает Постов, что сии слова принадлежат не просто человеку, крайне слабо понимавшему проблематику христианского богословия, но тому, кто в тот момент даже не был христианином, ибо Константин крестился лишь на смертном одре.

Трудно сказать, пришло ли во время той проникновенной речи на ум кому-нибудь из отцов Собора, решивших свой богословский спор помощию язычника-императора, что это для них Павел писал сии строки: «Как смеет кто у вас, имея дело с другим, судиться у нечестивых, а не у святых ?.. А вы когда имеете житейские тяжбы, поставляете своими судьями ничего не значащих в церкви. К стыду вашему говорю: неужели нет между вами ни одного разумного?..» (1 Кор 6:1,4,5). На все сии вопросы приходится ответить отрицательно, но мало того — заслуги сего язычника перед «истиной» оказались высоко оценены Церковью, и, едва крестившись, он попал в равноапостольные святые (?!). А вы говорите, что удобную религию придумали индусы»...