…Но еще ночь

Резюмируя тему, приходится заботиться о том, чтобы не оказаться зачисленным в пессимисты и пораженцы. Но дело вовсе не в пессимизме (или оптимизме), а в умении (или как раз неумении) видеть вещи сообразно действительности . Речь идет не об очередной теоретической конструкции, а о данных осмотра и заключении. Бессмысленно обвинять врача в пессимизме, если он диагностирует сепсис или кровоизлияние в мозг. Равным образом нет и не может быть никакого пессимизма в следующем, скажем, заключении: общество, в котором обычными стали музеи искусства с мусорными свалками и человеческими фекалиями в качестве экспонатов, или оперные театры, где на сцене в рваных джинсах и с бутылкой пепси в руках поют свои арии вагнеровские боги и герои, а в зале им аплодируют холеные зрители во фраках, такое общество едва ли может рассчитывать какое-нибудь иное, чем соответствующее ему, будущее. Всё верно, но сказать так, значит, тем не менее, сказать не всю правду. Правда то, что врач ставит диагноз. Но правда и то, что он лечит, или пытается лечить. Главное, чтобы его диагноз не стал сам составной частью болезни. Шпенглер видит будущее. Но будущее, это, ведь, не только то, что может быть увидено, но и то, что может быть поволено . Культура — творение людей. Можно отдать должное изобретательности, с какой её делают больной. Отчего же так мало воли и изобретательности в том, чтобы сделать её здоровой? Отчего бы, отдавая должное острому взгляду диагноста Шпенглера, не сказать: он, конечно, прав в том, что видит, но я, но мы, мы сделаем всё от нас зависящее, чтобы он не был прав . (Более детальное, позитивное, развитие этой темы выходит за рамки настоящего выступления. Я надеюсь, мне удастся когда-нибудь коснуться её на русском языке.)

14.

И напоследок: рискну сказать несколько слов о России. Проницательный Шпенглер попал и здесь не в бровь, а в глаз, отметив амбивалентность России, которая ни Азия, ни Европа, но может быть как той, так и другой. Не по типу «Евразии» , в которой я нахожу не больший смысл, чем, скажем, в «Афроамерике» , а как сознательный выбор между той и другой. Выбор Петра, при всей фундаментальности, не снял альтернативу, а лишь усилил её. Решающим в петровской «перестройке» было то, что «белая революция» осуществлялась методами «цветной» . То есть, в роль голландца вживались не по-голландски, а скорее уж «по-мароккански» . Наверное, это и имеют в виду европейцы, когда говорят о «загадочной русской душе» . Россия сегодня, если не заслонять её словами, — апория, парадокс, некий black box между Сциллой «белого» безволия и Харибдой «цветной» воли. Уравнение с тремя безумиями, из которых одно в равнении на Европу, другое в равнении на