Ниже ада

Живчик так и не понял, как Ивану удалось уклониться от языка сказочной рептилии, но смертоносное жало пронзило пустоту, даже не зацепив никого из людей. А через мгновение мальчишка… исчез! Только что бежал, тащя за собой нещадно обдирающего колени Федотова, и вдруг пропал, растворился в темноте.

Не успел Костя ахнуть от удивления, как Ванька, никогда особо не отличавшийся силой, высунувшись из неприметного лаза в стене, резко подхватил его и выдернул из-под удара вновь атаковавшего языка.

Живчик ошалело вертел головой, силясь разглядеть, где он находится, и понять, как им удалось спастись. Фонарик выхватывал лишь небольшой кусок низко нависающего потолка и на невысказанный вопрос ответа не давал. Однако змея бесилась где-то совсем рядом, отыскивая внезапно исчезнувших жертв, а значит, расслабляться не стоило. Костя вскочил на ноги и тут же споткнулся обо что-то мягкое. На полу, прислонившись к стенке, сидел Мальгин. Иван никак не отреагировал на неловкость Живчика — потратив уйму сил на безумный спурт, он потерял сознание. Все лицо его было бурым от крови, и промокшая насквозь повязка терялась на страшном фоне.

— Ванька, очнись! Ванечка! — Пытаясь растолкать товарища, Федотов понял, что звуки за спиной стихли, и наступала полнейшая, могильная тишина, та, что страшнее любого шума. Живчик крутанулся на сто восемьдесят градусов и, быстро стабилизировав руками трясущийся фонарик, навел его в темноту перед собой. Проделав короткий путь всего лишь в пару метров, луч уперся в нечто блестящее, отражающее свет, словно зеркало… Огромный блюдцеобразный глаз змея!

Чудище победно взревело, и глаз исчез из ярко очерченного фонарем круга, сменившись клыкастой пастью. Упругий и тяжелый, словно стенобитный таран, язык врезался в грудь Живчика и отбросил того далеко назад, сильно приложив о землю. Моля самого себя не потерять сознание от боли, тот тяжело поднялся, шатаясь, подхватил Ивана и проволок несколько метров, прежде чем змей поразил его вновь. Второй удар отправил Костю в нокаут.

Боль увела его по ту сторону сознания, но она же и вернула. Возвращение получилось страшным. Живчику казалось, что все его кости не просто сломаны, а перемолоты в пыль, грудная клетка, превращенная в сплошной клубок нервных окончаний, словно побывала под многотонным прессом, сплющилась, не давая легким дышать, а сердцу биться. Каждый вдох или выдох сопровождался оглушительной, нечеловеческой мукой. Даже стоны и мольбы о помощи застревали в горле, не в силах преодолеть болевой барьер. Сквозь мутную, кровавую пелену, окутавшую слезящиеся глаза, мелькал призрачный, расплывчатый силуэт. До Кости доносился чей-то очень знакомый голос, он спрашивал, просил, кричал и даже угрожал, но слова терялись в тумане, разбивались на звуки и превращались в протяжную, вибрирующую тишину. А потом в плечо вошло длинное, тонкое жало, и мир покачнулся в последний раз, чтобы через мгновенье исчезнуть окончательно.

* * *

Первым в себя пришел Терентьев.

— Пошли! — не терпящим возражений голосом приказал он.

— Куда?! — тут же вскинулась Никитина. — Здесь отличная огневая точка, оба прохода идеально простреливаются. Мы можем долго…

— Не можем, — зло перебил старик и быстрым шагом направился к книжному шкафу, бурча под нос: «Бабы — они и есть бабы!»

— Генрих, — Терентьев обернулся, демонстративно не глядя на амазонку, — хотел я тебе перед смертью маленький секретик своего бывшего кабинета раскрыть, вот сегодня самый, что ни на есть удобный случай подвернулся.

Валентин Пантелеевич раскрыл стеклянные створки шкафа и принял совершенно неподобающую для ситуации и своего преклонного возраста позу. Широко раскинув руки, он поднял правую ногу и, отчаянно шатаясь на единственной опоре, навалился на книги таким образом, что руки его вдавили книги на верхней полке, а колено уперлось в корешок какого-то широченного фолианта на нижней. За стенкой раздался приглушенный металлический лязг и отчетливый вой сервопривода. Шкаф задрожал, потом резко дернулся, словно преодолевая значительное сопротивление, и с шумом отъехал на несколько десятков сантиметров вбок, обнажая узкий темный проход.

— Ну, это просто подло! — со смехом вскричал Вольф, первым бросаясь во тьму. — Я же все книги перебрал-передергал, но чтобы сразу три, да еще и цаплей…

Когда вся компания оказалась за пределами кабинета, а дверь в тайник вернулась на законное место, Генрих Станиславович укоризненно погрозил старому наставнику пальцем:

— Хотел я в коньячок слабительного подмешать, чтобы неизвестного расхитителя алкоголя наконец наказать, но, на твое счастье, наш нечистый на руку врач все запасы давно распродал. Да и пожалел я престарелого друга-выпивоху.

Терентьев виновато, хоть и несколько театрально потупился:

— Грешен… Каюсь. Осознаю. Исправлюсь. Считай это платой за аренду некогда моего «царственного» кабинета.

— Ну а папочку мою с материалами по Первой войне и о Хранилище зачем умыкнул?

Валентин Пантелеевич энергично замотал головой:

— Нечего на заслуженных пенсионеров напраслину возводить, чего не брал, того не…