Ницше и пустота

Ницше понимает здесь под «смыслом» (ср. абзацы 1 и 4) то же, что «цель». А под этим мы имеем в виду «к чему» и «ради чего» всякого поступка, поведения и совершения. Ницше перечисляет, каким мог бы быть искомый «смысл», т. е., исторически рассуждая, каким он был и каков он в примечательных разновидностях еще есть: «нравственный миропорядок»; «возрастание любви и гармонии во взаимоотношениях существ», пацифизм, вечный мир; «приближение к состоянию всеобщего счастья» как максимальное возможное счастье максимально возможного множества; «или хотя бы даже скатывание к какому-то всеобщему состоянию Ничто» – ибо даже такое скатывание к такой цели еще имеет определенный «смысл»: «цель – это все-таки всегда какой-то смысл». Почему? Потому что у смысла есть направленность; потому что он сам и есть направленность к какому-то концу. Ничто – тоже цель? Несомненно, ибо воля волить Нечто все-таки еще позволяет воле волить. Воля к разрушению – все-таки еще воля. И так как воля есть воление самой себя, даже воля к Ничто все еще предоставляет воле быть самою собой — волей.

Человеческая воля «требует цели, – и она скорее будет даже волить Ничто, чем ничего не волить». Ибо «воля» есть как воля к власти: власть власти, или, как мы с равным успехом можем сказать, воля к воле, к верховенству и повелеванию. Не от Ничто отшатывается в страхе воля, но от ничего-не-воления, от уничтожения своей собственной бытийной возможности. Испуг перед пустотой ничего-не-воления – этот «horror vacui» – есть «основной факт человеческого воления». И именно из этого «основного факта» человеческой воли, что она скорее будет лучше волей к ничто, чем ничего-не-волением, Ницше получает основание для доказательства своего тезиса, что воля в своем существе есть воля к власти. (Ср. «К генеалогии морали», VH, 399; 1887.) «Смысл», «цель» и «назначение» суть то, что допускает и позволяет воле быть волей. Где воля, там не только путь, но прежде всего для пути та или иная цель, будь то даже «лишь» сама же воля.

И вот те безусловные «цели» в человеческой истории никогда еще не достигались. Все усилия и предприятия, все начинания и действия, все жизненные пути, все устремления, все «процессы», короче, все «становление» не ведет ни к чему, не достигает ничего, а именно ничего в смысле чистого осуществления тех безусловных целей. Ожидание в этом аспекте оказывается обмануто; всякое усилие оборачивается не имеющим ценности. Возникает сомнение, имеет ли цель вообще устанавливать для сущего в целом какую-то «цель», искать какой-то «смысл». А что, если не только усилия по выполнению цели и осуществлению смысла, но, возможно, и прежде всего, уже такие поиски и полагание цели и смысла – обман? Сама верховная ценность начинает тогда шататься, утрачивает свой бесспорно ценностный характер, «обесценивается». «Цель», то, о чем должно идти все дело, что прежде всего и для всего безусловно значимо само по себе, верховная ценность, оказывается подорвана. Шаткость верховных ценностей доходит до сознания. В меру этого нового сознания меняется отношение человека к сущему в целом и к самому себе.

Нигилизм как психологическое состояние, как «ощущение» обесцененности сущего в целом «наступает, во-вторых, когда во всем происходящем и за всем происходящим предполагают целость, систематизацию, даже организацию», что не осуществляется. Приводимое здесь в качестве верховной ценности сущего в целом имеет характер «единства», понятого здесь как всепронизывающее единение, упорядочение и подразделение всего в целом. Это «единство» кажется в своем существе менее проблематичным, чем названная вначале «космологическая ценность», «смысл». Однако мы от себя и здесь тоже сразу ставим вопрос: каким образом и почему человек «вводит» такое «господствующее» и «правящее» единство, как такое введение обосновывается, и допускает ли оно вообще обоснование; а если нет, то каким способом такое единство оправдать.