Ницше

Базель расположен в сотне километров от Трибшена, где Вагнер жил с дочерью Листа Козимой (в то время она еще была замужем за общим другом Листа и Вагнера, дирижером фон Бюловом). Ницше тотчас же стал постоянным воскресным гостем в роскошной вилле Вагнера на берегу Люцернского озера. Но жизнь композитора смахивала на оперу не только в музыкальном, эмоциональном и общественном смысле. Этот человек верил, что можно жить целиком в соответствии со своими фантазиями. Трибшен сам по себе напоминал оперу, и сомнений в том, у кого здесь главная роль, никогда не возникало. Одетый «по-фламандски» (помесь Голландца[4] и Рубенса в маскарадном наряде), в черных шелковых бриджах, шотландском берете и чересчур пышном шелковом шейном платке, Вагнер вышагивал и декламировал среди стен, обитых розовым шелком, херувимов в стиле рококо, собственных бюстов, больших живописных полотен, посвященных ему же, и серебряных кубков в память о постановках его опер. Воздух был напоен благовониями, и только музыке маэстро дозволялось смешиваться с ними. А Козима исполняла все причуды своего спутника и следила, чтобы никто не прихватил с собой домашних ягнят, волкодавов в лентах и декоративных кур, бродивших по саду.

Трудно понять, как Ницше мог попасться на все это. Мало того, трудно понять, как вообще кто бы то ни было мог на это попасться. (Из-за своей расточительности Вагнер постоянно разорялся, так что ему требовалась поддержка богатых меценатов, включая короля Людвига Баварского, щедро помогавшего ему за счет государственной казны.) Но когда слушаешь музыку Вагнера, понимаешь силу убеждения и роковое обаяние его характера. Сам композитор ошеломлял не меньше, чем его чарующие мелодии. Незрелый Ницше быстро поддался чарам этой пьянящей атмосферы – лейтмотивы бессознательной фантазии пронизывали роскошные салоны. Если Вагнер заменил ему отца, то скоро Ницше обнаружил у себя эдипов комплекс. Не осмеливаясь признаться в этом (даже самому себе), он влюбился в Козиму.

В июле 1870 г. разразилась Франко-прусская война. У Пруссии появилась возможность взять реванш за поражение в Наполеоновских войнах, завоевать Францию и превратить Германию в ведущую силу Европы. Исполненный патриотического пыла, Ницше добровольно поступил на службу санитаром. Проезжая по делам службы через маленький городок, он увидел ряды кавалеристов, громыхающих по улицам при полном параде. У него словно пелена спала с глаз. «Я ясно почувствовал… что сильнейшая и высшая воля к жизни находит свое выражение не в жалкой борьбе за существование, но в воле к битве, власти и превосходству»[5]. Так родилась «Воля к власти», и, хотя она претерпела серьезные изменения, так что ее следует рассматривать не в военных, а скорее в индивидуальных и социальных терминах, она так и не оторвалась от своего милитаристского источника. Тем временем, пока Бисмарк сокрушал Францию, Ницше обнаружил, что война – это не только слава. На поле битвы при Вёрте ему довелось работать посреди разбросанных повсюду человеческих останков, зловонных, разлагающихся тел. Потом ему пришлось перевозить в товарном вагоне раненых и больных. В двухдневной поездке среди раздробленных костей, пораженной гангреной плоти и умирания Ницше вел себя достойно и мужественно. Но, приехав в Карлсруэ, он сам слег с дизентерией и дифтеритом и оказался в госпитале.

Несмотря на этот тяжелый опыт, уже через два месяца Ницше снова преподает в Базеле. Перегрузив себя лекциями по философии и филологии, он начинает писать «Рождение трагедии». Этот блестящий и в высшей степени оригинальный анализ греческой культуры противопоставляет стройное и ясное аполлоническое начало классической сдержанности темным инстинктивным дионисийским силам. Согласно Ницше, великое искусство греческой трагедии возникло из слияния этих двух начал, которое позже было разрушено пустым рационализмом Сократа. Философ первым обратил внимание на темную сторону греческой культуры как на нечто фундаментальное, что встретило массу возражений. На протяжении всего XIX в. классический мир был чем-то священным. Его идеалы правосудия, культуры и демократии отвечали представлению поднимающихся средних классов о самих себе. Никому не хотелось слышать, что это было ошибкой. Еще большее сопротивление вызывало то, что, иллюстрируя свои аргументы, Ницше часто прибегал к Вагнеру и его «музыке будущего». Он даже писал своему издателю: «Подлинная цель [этой книги] – осветить Рихарда Вагнера, эту исключительную загадку нашего времени, в его отношении к греческой трагедии». Только Вагнеру удалось сочетать и аполлоническое и дионисийское начала в духе греческой трагедии.