6 января Я. Буркхардт получит от Ницше письмо, из которого явствует, что бывший коллега сошел с ума:
Я Фердинанд Лессепс, я Прадо, я Chambige[14], я был погребен в течение осени два раза…
Я. Буркхардт немедленно встретился с другом Ницше Овербеком, который вскоре получил аналогичное послание. Он выехал в Италию, предварительно договорившись с профессором Вилле о помещении в его клинику больного друга.
Разыскав квартиру Ницше в Турине, Овербек — по одной версии — застал опекаемого хозяевами философа за роялем, играющим, локтем руки и громко распевавшим гимны Дионису, а — по другой — лежащим на кушетке и что-то читающим. Ницше узнал Овербека, обнял его и разрыдался. Затем в ужасных конвульсиях рухнул на пол.
Больного напоили водой с бромом, он несколько успокоился и внезапно заговорил о намеченном грандиозном приеме, устраиваемом им вечером. Ни о каком поездке в Базель не могло быть и речи — Ницше категорически отказывался покинуть кушетку. Овербеку пришлось пойти на хитрость, объяснить другу, что им пора отправляться на этот прием. «Ницше согласился одеться и поехать на вокзал. Он явно не понимал, что происходит вокруг».
10 января Овербек и его больной друг прибыли в Базель и прямо с вокзала направились в лечебницу. Ницше явно не отдавал отчета в происходящем. Он поздоровался с профессором, вспомнив, что некогда они беседовали на тему о причинах религиозного фанатизма и безумия. Ницше явно не сознавал, что он доставлен в клинику профессора Билле в качестве пациента.
Но в дальнейшем болезнь протекала более бурно. Ницше страдал постоянной бессонницей, днем и ночью распевал неаполитанские песни или выкрикивал бессвязные слова, испытывал постоянное возбуждение и отличался чудовищным аппетитом.
Через три дня в Базель приехала убитая горем Франциска Ницше. Она не могла поверить в безумие сына и надеялась любовью и молитвами вернуть его в разумное состояние.
Увы, ее надеждам не суждено было сбыться. Мать хотела забрать Фридриха в Наумбург, но врачи категорически настояли на постоянном медицинском наблюдении. Тогда было решено перевезти больного поближе к дому, в йенскую клинику.
Первая встреча матери с сыном носила драматический характер. Ницше сразу узнал мать, быстро подошел и обнял ее со словами: «Ах, моя добрая, любимая мама, как я рад тебя видеть!» Он спокойно и почти осмысленно беседовал с ней о семейных делах и наумбургских знакомых. Но внезапно черты его лица исказились и раздался звериный крик: «Ты видишь перед собой туринского тирана!» После этого речь Ницше стала совершенно бессвязной, он все больше возбуждался, и свидание пришлось прекратить.
Вечером 17 января Ницше вместе с матерью, врачом и санитаром отправился в Йену, в клинику профессора О. Бинсвангера. Провожая их, Овербек окончательно уверился в том, что с Ницше как с мыслителем покончено навсегда.
Нам еще предстоит убедиться, что Ницше принадлежит множество пророчеств. Ему удалось лучше других разглядеть лик самого трагического века в человеческой истории и рассказать «историю грядущего». Уже в заглавии первой книги он предугадал также и свою страшную судьбу — рождение трагедии (безумия) из духа музыки, этой последней его связи с жизнью и культурой. Как бы следуя собственному принципу «вечного возврата», певец жизненной мощи сам обратился в беспомощного ребенка…
Вот как описал Карл Бернулли визиты матери Ницше с больным сыном к друзьям: