Как часто жаркой утренней поройМысль о тебе печаль мою врачует,А жадный гриф летает надо мной,Как будто вправду мертвечину чует.Уймись, стервятник, — я пока не труп.Сегодня пира у тебя не выйдет:Еще слова с моих слетают губ,Еще мои глаза глядят и видят:Я не пронзаю ими небосклон,Где в облачных волнах ныряют птицы:Я вглубь смотрю, где вечный мрак и сон, —И светом взора бездна озарится!Как варвар перед идолом-божком,Так я пред Меланхолией склонялсяНе раз, не два, и был ее рабом,И вспоминал, и каялся, и клялся,И радовался: вот летает гриф,И радовался: гром трубит тревогу,А ты, богиня, тайну тайн открыв,Меня судила праведно и строго.Гриф — твой урок, чтоб я полет постиг.Гром — твой урок, чтоб я постиг пространство.Мне объяснил безмолвный твой языкМою ничтожность и непостоянство.Жизнь продолжает вечную игру:Горит цветок, и расцветает пламя,И бабочки слетаются к костру,Смертельными прельстившись лепестками.Есть жажда смерти — вот еще урок,И в этой правде сомневаться надо ль?Я — бабочка, я — пламя, я — цветок,Стервятник в небе и под небом падаль!Пою тебя — и нету слов нежнейНа празднике, на самой светлой тризнеВо имя славы истинной твоей,Во имя смерти и во имя жизни!Богиня, не сочти моей виной,Что этот гимн красотами не блещет:Весь мир трепещет под твоей рукой,Весь мир от взгляда твоего трепещет,И сам я, содрогаясь, бормочуВ невольном страхе строчку за строкою.Ни силы я, ни воли не хочу —Пошли мне долю быть самим собою!До туринской катастрофы пройдет еще год, но в письмах и текстах Ницше все явственнее проглядывает спускающийся на его сознание мрак. Одно из свидетельств тому — бесконечные самоуверения в полном психическом здоровье («ум мой не болен, все здорово, кроме моей страдающей души…»).
Уже весной 1888-го у него пропадают какие бы то ни было сдерживающие начала: тексты становятся все более циничными и разрушительными.
В письме П. Гасту (февраль 1888 г.) он признается, что находится в состоянии хронической раздражительности, над которой уже не в силах взять реванш: «…Все это имеет вид чрезмерной жестокости…» В таком состоянии, видимо, писались его последние произведения «Случай (или казус) Вагнер», «Антихрист», «Сумерки кумиров».
«Случай Вагнер» написан под влиянием двух обстоятельств, которые имеют собственные имена — Георг Брандес и Козима Вагнер. Брандес дал Ницше основание еще глубже прочувствовать собственное изгойство в Германии, поклонявшейся иным кумирам, прежде всего — Вагнеру. Что до Козимы, то в мерцающем сознании Ницше пробудилась иллюзия тайной любви к нему этой замечательной женщины, доставшейся отнюдь не тому, кому ей было предназначено достаться.