Ницше

В этом пребывании наедине с собой, в этом пребывании наедине против самого себя — самый глубокий смысл, самая священная мука жизненной трагедии Фридриха Ницше: никогда не противостояла такому неимоверному избытку духа, такой неслыханной оргии чувств такая неимоверная пустота мира, такое металлически непроницаемое безмолвие. Даже сколько-нибудь значительных противников — и этой милости не послала ему судьба, и напряженная воля к мышлению, «замкнутая в самой себе, вскапывая самое себя», из собственной груди, из глубины собственного трагизма извлекает ответ и сопротивление. Не из внешнего мира, а из собственных кровью сочащихся ран добывает судьбой одержимый жгучее пламя и, подобно Гераклу, рвет на себе Нессову одежду, чтобы нагим стоять перед последней правдой, перед самим собой. Но какой холод вокруг этой наготы, каким безмолвием окутан этот ужасный вопль духа, какие молнии и тучи над головой «бого-убийцы», которого не ищут противники, который не находит противников и поражает самого себя, «себя познающий, себя казнящий без состраданья».

Мне всегда импонировала мысль о гениях, переговаривающихся между собой сквозь времена и пространства. Августин — Паскаль — Киркегор — Ницше — Фрейд — Хайдеггер — Шестов… Люди разных судеб, разных парадигм, разных ментальностей и… такие близкие по духу. Потрясающая встреча из истории как если бы: взыскующий Христа Киркегор и «антихристианин» Ницше… Что случилось бы, что изменилось бы в жизни Ницше, если бы взамен множеству Зоилов-Виламовицев он обрел бы хоть одного друга масштаба Достоевского?..

Ницше не ощущал разрыв с Вагнером бесповоротным, окончательным. Плюралистически ориентированный мыслитель, он защищал право каждого человека говорить то, что он думает, полагая, что высказанная личная правда не должна вызывать разрыва с тем, о ком она сказана: «Такое прощание, когда люди расстаются потому, что по-разному думают и чувствуют, невольно опять ведет их к сближению, и мы изо всей силы ударяемся о ту стену, которую воздвигла между нами жизнь».

В начале 1879 года Элизабет Ницше написала Козиме Вагнер примирительное письмо. Была ли это ее личная инициатива, или за ее спиной стоял брат, мы не знаем. Козима ответила:

Я не говорю о «Человеческом, слишком человеческом»; единственное, о чем мне хочется вспомнить, когда я пишу тебе, это о том, что твой брат когда-то написал для меня несколько самых лучших страниц из всего, что я знаю. Я не сержусь на него; его сломили страдания, он потерял власть над самим собой, и этим объясняется его измена.

Этот год принес Ницше нечеловеческие страдания: страшную мигрень, рвоту, запоры, ознобы, спазмы, обмороки, желудочные боли, резкое ухудшение зрения. Врачи не смогли диагностировать болезнь, но высказали опасение в грозящем ему безумии. Он сам догадывался об этом. О поездке в Венецию, где он должен был встретиться с П. Гастом, не могло быть и речи. Ницше заперся в своей базельской комнате, тщательно изолировавшись от солнечного света. Немногие оставшиеся друзья были крайне озабочены его состоянием… Даже Вагнер выразил свое беспокойство и написал Овербеку письмо, выражающее участие и сострадание: