— Тут два адреса: мой домашний и на всякий случай — вдруг я куда-нибудь уеду — адрес конторы моего приятеля Джонни Хита. Если тебе что-нибудь будет нужно… — Его голос тоже звучал неуверенно.
Не привык видеть, чтобы члена его семьи провожал из одной страны в другую полицейский, подумал Уэсли, сложил листок и сунул в карман.
— Береги себя, — сказал Дуайер, пока Рудольф предъявлял девушке за стойкой билет Уэсли и следил, как взвешивают его багаж.
— Не беспокойся за меня, старина, — ответил Уэсли, стараясь говорить бодро.
— А чего беспокоиться-то? — улыбнулся Дуайер, но улыбка вышла какая-то кривая. — Еще увидимся, а?
— Конечно. — Улыбнуться Уэсли не сумел.
— Пора, — по-французски сказал полицейский.
Уэсли пожал руку дяде, у которого был такой вид, будто через час-другой они снова увидятся, и Дуайеру, который, наоборот, смотрел на него так, словно они прощаются навсегда.
Не оглянувшись, Уэсли прошел в сопровождении ажана через паспортный контроль. Ажан предъявил чиновнику свое удостоверение и подмигнул.
Мать и ее муж, которого Уэсли прежде никогда не видел, ждали его у выхода на поле, словно боялись, что он может убежать.
— Ты что-то побледнел, — заметила мать. Волосы у нее растрепались. Она выглядела так, словно попала в десятибалльный шторм.
— Я чувствую себя нормально, — отозвался Уэсли. — Это мой друг, — показал он на ажана. — Он из полиции и по-английски не говорит.
Ажан чуть поклонился. Пока все шло хорошо, и он мог позволить себе быть галантным.
— Объясни им, что я обязан посадить тебя в самолет, — сказал он по-французски.
Уэсли объяснил. Мать отпрянула, словно ажан был болен заразной болезнью.
— Познакомься с твоим новым отцом, — сказала мать. — Это мистер Крейлер.
— Приветствую вас, — провозгласил мистер Крейлер тоном телевизионного ведущего и протянул Уэсли руку.
— Уберите руки, — спокойно заметил Уэсли.
— Не обращай внимания, Эдди, — заспешила мать. — Он сегодня взволнован. Что вполне естественно. Со временем он научится держать себя. Может, ты хочешь попить, малыш? Кока-колы или апельсинового сока?
— Виски, — сказал Уэсли.
— Послушайте, молодой человек, — начал мистер Крейлер.
— Он шутит, — поспешно вмешалась мать. — Правда, Уэсли?
— Нет.
Женский голос из громкоговорителей объявил о начале посадки на самолет. Ажан взял Уэсли за руку.
— Мне приказано посадить тебя на самолет, — сказал он по-французски.
Эх, надо было рискнуть, когда мы проезжали мимо порта, думал Уэсли, направляясь к выходу. Мать с мужем шли за ними по пятам.
Рудольф подвез Дуайера в Антиб. За всю дорогу они не проронили ни слова. Перед въездом в порт Дуайер сказал:
— Я выйду здесь. Мне надо кое с кем повидаться. — Оба знали, что он пойдет в кафе и напьется и что ему хочется остаться одному. — Вы еще не уезжаете?
— Пока нет, — ответил Рудольф. — Неделя, наверное, уйдет на всякие дела.
— Тогда, значит, увидимся, — сказал Дуайер и вошел в кафе. Он расстегнул воротничок рубашки, сорвал с себя галстук и, скомкав, сунул в карман.
Рудольф включил зажигание. В кармане у него лежало письмо от Жанны. Она приедет в «Коломб д'Ор» к обеду и может встречаться с ним на этой неделе ежедневно. В Париже снова заняты войной, писала она.
Когда погасло табло «Пристегните ремни» и самолет, пролетая над Монте-Карло, взял курс на запад, Уэсли достал из конверта фотографии и принялся их рассматривать. Он не заметил, как мать перешла через проход и склонилась над ним. Увидев в его руках фотографии, она нагнулась и выхватила их.
— Тебе они больше не понадобятся, — заявила она. — Бедный малыш, как много тебе предстоит забыть.
Он не хотел ссориться с ней — еще слишком рано, — потому ничего не ответил и только смотрел, как она рвет фотографии, роняя клочки на пол. Она, видно, любительница поскандалить. Значит, в Индианаполисе скучать не придется.
Он взглянул в иллюминатор и увидел, как внизу медленно отодвигается, уходя в синее море, его любимый зеленый Антибский мыс.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Из записной книжки Билли Эббота (1969):
«В НАТО много говорят о перемещенных лицах: о польских немцах, о восточных и западных немцах, о палестинцах, об армянах, о евреях из арабских стран, об итальянцах из Туниса и Ливии, о французах из Алжира. А будут говорить, несомненно, еще больше. О чем беседовать военным, которые спят и видят, как бы развязать войну?
Мне пришло в голову, что я принадлежу к перемещенным лицам, ибо нахожусь далеко от дома, начинен сентиментальными и, несомненно, приукрашенными временем и расстоянием воспоминаниями о счастливой и радостной жизни на родине, не испытываю лояльности к обществу (то есть к армии Соединенных Штатов), в котором проходят годы моей ссылки, хотя оно кормит и одевает меня, а также платит мне куда больше, чем я при моих весьма скромных способностях и полном отсутствии честолюбия сумел бы заработать в своей родной стране.