Нимфоманка из соседнего отдела

Мы договорились ни словом не задевать все, что осталось во внешнем мире. Никаких Алл. Ни единой мысли о его обязательствах и субординации между нами, ни о том, что мы сейчас «делаем ошибку». Много-много ошибок…

Это все было не важно. Просто потому, что сейчас должно было быть хорошо. И было именно так — хорошо, отлично, грандиозно, восхитительно. До сорванного голоса, до искусанных губ, до подкашивающихся ног, до слабости, не позволяющей даже сползти с кровати, не то что «встать и пойти». А вспомни, пусть в свои мысли истинное положение вещей, — и эта ложка дегтя непременно испортит нам всю малину. Так что нет, не думать, не знать даже.

Я могла бы сказать Игорю в ответ, что на самом-то деле — это он в нашей обкурено-кроличьей парочке самый красивый. И могла даже не одно доказательство привести в пользу этой теоремы. И могла бы и делом это утверждение тоже доказать… снова!

— Ну что, еще раз, или все-таки перекусим? — шепнуло мне мое чудовище — безумно горячее, безумно красивое, обострявшее во мне всю мою нимфоманистую неудовлетворенность едва ли не до максимума.

Вообще-то… Если прислушаться к организму — есть я вполне хотела. Проблема была в том, что организм утверждал, что без пожрать он пару часов так и быть протянет, а вот без секса, который потом уже больше и не повторится в последствии, окажется чуть-чуть похуже.

Я, кстати, не уверена, что в принципе можно трахаться столько времени, но… но нахрен. Я не могла на эту тему думать. Мне иной раз было даже не до того, чтобы пищать из-за того, что мы снова не дошли на кровати. Да кому нужна та кровать, если на полу постелен такой шикарный бежевый ковер! И если Игорю хотелось меня настолько, что он готов был разложить меня прямо на ковре — я не была против. Тем более что я только на том ковре кончила раза два…

И боже, какой это клевый ковер. Как меховой. И на ощупь такой мягкий… Век бы не вставала.

— Если только мы не будем долго есть, а то ничего ж не успеем, — предложила я.

Игорь рассмеялся, и его смех пробежался по моей душе, как будто нежный теплый ветер по волосам. Ой, Даша-а-а, тормози, тяни стоп-кран, не начинай шевелиться в сторону Венецкого ничем кроме либидо. Ты и сама понимаешь, сколь много может выплыть наружу — того, о чем ты себе думать запретила едва ли не в первый год знакомства с этим мужчиной.

— Ты не волнуйся, милая, мы нагоним… — фыркнул Игорь, прижимая к себе — к напряженному, горячему себе, еще крепче, так, чтобы наверняка ощутила — он готов догонять уже прямо сейчас, вот только раз я голодная — он так и быть даст мне фору.

Он сдержал свое слово. Мы нагнали. Уже после того, как, сидя на все том же белом ковре в гостиной, распивали вино, ели клубнику и еще какую-то фигню. Ей-богу, мне сейчас могли выдать вместо этой фуа-гра какую-нибудь пресную гречку, а я бы даже не заметила — мне было плевать. Я ведь сидела в чертовом шаге от Игоря, я смотрела в его серебристые глаза и таяла, таяла, таяла. И я могла в перерывах между глотками вина целовать Венецкого в губы, забив на то, что вообще-то «нельзя проявлять в общении с мужчинами излишнюю инициативность». Чего мне было бояться? Я хотела его, и сегодня Венецкий был моим, его губы были моими — да что там губы, даже его член сегодня был в моей собственности, и его я тоже могла целовать столько раз, сколько мне хотелось (хотя вышло ровно столько, сколько Игорь выдержал до того, как в третий раз распластать меня животом на ковре).

День закончился. День — паскудная сволочь — закончился. И если бы я встретила его в темной подворотне — не исключено, что нанесла бы ему тяжкие телесные. Мне пришлось в четвертый раз за день снова надеть платье, совершенно точно зная, что в этот раз его с меня снова уже не снимут. Мне пришлось впихнуться в лифт, пусть и весь путь до первого этажа мы с Игорем и не расплетались ни губами, ни руками. Мне пришлось усесться в его машину и ненавидящим взглядом отследить из окна всю дорогу до моего дома.

А потом — когда Игорь, заглушив двигатель машины, уставился на собственные руки, сложенные у руля, мне пришлось…

— Спасибо, — я улыбалась. Как всегда улыбаются в лицо боли. Я переживу тебя. Я не знаю как, но я переживу тебя, Венецкий, и я смогу дышать не тобой… Я не знаю, как. Но сейчас — да, спасибо. Ты у меня сегодня был. Мне есть что вспомнить. И пусть в груди колючий клубок, пусть кажется, что если сейчас встану и выйду из машины — будто выдерну гвоздь из сердца, и боль резанет по-новому, и душа рванет истекать кровью. Пусть. Сейчас я тебе улыбнусь. И скажу «Спасибо». Потому что ты должен его услышать, Венецкий.