Nimbus

— И молодец, что пошел, — говорил Федор Петрович, поглядывая на часы и раздумывая, куда определить этого словоохотливого гробокопателя? Между прочим, он предложил свои услуги. Г-м. Врач лечит могильщика, который в знак благодарности обязуется похоронить его со всяческими удобствами. Рука Федора Петровича невольно коснулась беспокоившего его утром места над правой ключицей. Надо же: стоило в кои-то веки неважно себя почувствовать, как тут же появился могильщик. Если желаете, можем поглубже. Дурное настроение овладело им. В молчании он прошелся по комнате, бросил взгляд на Мадонну с Младенцем, дар добрейшего Федора Егоровича, затем взглянул на Спасителя, Казанскую и юношу со светлым ликом, имя которого напоминало имя сегодняшнего посетителя. Светлоликий юноша был, однако, целитель и мученик, а посетитель — могильщик и, судя по всему, пьяница, и теперь — глубоко больной, несчастный человек. Куда его? В Полицейской для чахоточных мест нет. В Екатерининскую? В Павловскую? Пусть Василий Филиппович займется. Гааз велел Егору позвать доктора Собакинского, а сам совершил коротенькое путешествие в соседнюю комнатку, где извлек из-под бронзового колокольчика ключ, отпер ящик комода, открыл крышку хранящейся там шкатулки, снова огорчился, что в последние дни наличности в ней не прибыло, а, напротив, стало меньше, но, несмотря на это, как бы отстраняя самого себя от произведенного им действия, торопливо взял два рубля, однако затем неведомо почему один рубль положил обратно, а второй вручил чахоточному Пантелеймону. По тощему с желтизной лицу пробежала судорога благодарности.

— Премного признательны-с… и ваша доброта… Жена моя непременно свечку…

— Вот что, голубчик, — прервал его Гааз, отчасти еще и потому, что не хотел слышать ни единого слова о глубокой и удобной могилке, которая непременно будет приготовлена ему, — сейчас очень хороший доктор Василий Филиппович тебя еще раз посмотрит и повезет в больницу.

Заглянувшего Егора он спросил, где Собакинский, услышал, что Василь Филиппыч будет сей момент, воскликнул: «Sehr gut!» — и осведомился, все ли готово, собрано, упаковано, уложено. Собрать-то все собрано, буркнул Егор, да вот еще один посетитель пришел и вас непременно требует. И чтоб наедине. Федор Петрович всплеснул руками. «Mein Gott! Может быть, — со слабой надеждой прошептал он, — в следующий раз?» Но дверь уже приоткрылась, показалась огненно-рыжая голова в студенческой фуражке, и быстрые умные зеленые глаза, мгновенно осмотрев комнату, безошибочно остановились на докторе.

— Я к вам, — объявил рыжий молодой человек и, сильно припадая на левую ногу, вступил в комнату. — Мне нужно tete-a-tete.[72]

В свою очередь, окинув его взглядом, Федор Петрович обнаружил небольшой горбик слева и слегка искривленные кисти рук с длинными и утолщенными в суставах пальцами. Нечто похожее лет пятнадцать тому назад описал немецкий ортопед Якоб Гейне, указав на физические увечья как на следствие перенесенной в детстве острой инфекции, до сей поры неясного происхождения. Лечение, в том числе и принудительное вытягивание, к которому склонны ортопеды венской школы, вполне бесполезно, хирургическое же вмешательство может приковать молодого человека к постели до конца его дней.

— К моему глубокому сожалению, голубчик, — как можно мягче начал Федор Петрович, дабы не причинить пациенту огорчения с подчас непредсказуемыми последствиями. Доходило подчас до ужасных сцен: отчаяние, душераздирающие крики, проклятья Небесам, зачем-де они наделили меня ущербной жизнью, и личные, подчас весьма грубые выпады, обвинения в медицинском невежестве, корыстолюбии, недобросовестности и проч., — я вряд ли смогу вам чем-то помочь…

Зеленые глаза молодого человека взглянули на доктора с высокомерием, с каким люди, сознающие свою физическую неполноценность, защищают собственное достоинство.

— Не нуждаюсь, — резко ответил он. — Меня вполне устраивает мой внешний вид. В конце концов, при всеобщем, особенно со стороны женского пола, заблуждении, — едкая усмешка мелькнула на его сухих губах, — в преимуществе широких плеч и крепких ног, все дело в этом, — и согнутым указательным пальцем он трижды и довольно звучно постучал себя по широкому, в мелких морщинах лбу, особенно бледному под шапкой ярких рыжих волос. — Но кое-кто…

При этих словах он быстро оглянулся, как бы выказывая опытность человека, находящегося в давней конфронтации с правительством и вообще без пяти минут заговорщика. Федор Петрович едва сдержал улыбку. Между тем они остались вдвоем, tete-a-tete, как желал того строгий молодой человек. Доктор Собакинский увел чахоточного могильщика, сказав, что определит его в Екатерининскую, Егор отправился во двор, в коляску — дремать и ждать Федора Петровича. Молодой человек догадался наконец снять с головы фуражку, отчего рыжая его шевелюра запылала, казалось, еще ярче.

— Позвольте представиться, — сухо промолвил он. — Бузычкин Евгений Анатольевич, студент… Мой близкий товарищ по университету и по жизни вообще, Гаврилов Сергей Алексеевич…