Нильс

— Поживете здесь, со мной, — бригадефюрер кивнул на одну из коек. — Мне спокойнее, да и вам тоже. Остальных разместят в бывшей процедурной, там вообще ничего нет, только матрацы. Санаторий разорился в Великую депрессию, после чего вывезли все, кроме старого хлама. Но жить можно, умывальник и все прочее по коридору через дверь, вода подается насосом, электричество от генератора. На складе полно консервов, их уже мы завезли. А главное — полнейшая безопасность!

Доктор Фест вспомнил провал на месте офицерской школы.

— Бригадефюрер! Откройте тайну, кому Гиммлер так насолил? После Берлина я грешил на рейхсминистра авиации, но в Бад-Тёльце… Он что, с Плутоном Персефону не поделил?

Олендорф поморщился.

— Не о том думаете, доктор! Я уже говорил, самое время что-то менять в вашей жизни. И, знаете, для этого вовсе не требуется надевать черную форму.

Иоганн Фест мысленно дорисовал соседу по комнате рожки и копытца. Вполне, вполне! Теперь хвост и свиной пятачок…

Спаси нас, Дева Мария Горная!

7

«Вопрос: Сообщал ли мне отец, бывший приор Жеан де Керси, подробности сотрудничества миссии с руководством Германии?

Ответ: Мой отец, бывший приор Жеан де Керси, ничего мне на этот счет не сообщал, поэтому о сотрудничестве миссии и руководства Германии ничего суду рассказать не могу».

Соль перечитала еще раз, потерла лоб. С одной стороны, правда, отец никакими секретами с ней не делился. Иначе что это за секреты? С другой — нет, кое-что она знает, достаточно вспомнить беседу с генералом Удетом. Но об этом суду почему-то знать не надо.

«Вопрос: Имеете ли вы возможность подтвердить подлинность слов исполнявшего должность гроссмейстера Гюнтера Нойманна, якобы переданных вам…»

Даже не дочитала, не хватило сил. Как подло выходит! «Подлинность слов» — значит, рыцарь Александр солгал, «якобы переданных» — лжет она сама. Подтвердить? Чем? Перед Беловым могли разыграть спектакль, ради такого и пропуск в хранилище «Фокус» подбросили. Только зачем это Мюллеру? Поссорить уцелевших? Надо было у него самого спросить, не догадалась.

Если верить журналистам, от здания стапо на Принц-Альбрехт-штрассе даже угольков не осталось, как и от самого Мюллера. Соль мрачно усмехнулась. Судьба! «Пусть дьяволы заполнят свет, оскалив мерзостные пасти…»

* * *

— Это нужно! — отрезал дед. — Причем сказать требуется именно так, желательно слово в слово. Государственные интересы, внуче, даже я знаю не все.

Агфред Руэрг зашел вовремя, она как прочитала последний вопрос. Знают ли в СССР о Клеменции? На этот раз в шпаргалке правда: точно сказать нельзя. Хотя Соль не сомневалась — уже знают.

— Разве лгать в государственных интересах? — удивилась она. — Мы же «чистые», и политика у нас должна быть чистой. Руководство миссии фактически договорилось с Гитлером о разделе Европы…

Ладонь деда тяжело упала на исписанный лист бумаги.

— Не с Гитлером! Переговоры велись с Герингом, это совсем иное дело. Есть стратегия, есть тактика. Гюнтер Нойманн поддерживал рейхсминистра авиации в борьбе против Гиммлера и его черной банды. И это правильно! Насчет же стратегии… По всем прогнозам осенью этого года в Европе должна была начаться большая война, будущая Вторая мировая. А войны-то нет! Кто ее предотвратил, как думаешь?

— Мы? — поразилась Соль. — Но как? Миссия погибла!

— То, что ею посеяно, все-таки взошло. Вот тебе и чистая политика, внуче! Но я зашел не спорить…

Сел рядом, положил руку на плечо.

— Бумаги потом. Сейчас готовься, сегодня состоится… Если по земному, митинг, мы называем это народным собранием. Ходить никуда не нужно, включат телескрины. Ты выступишь, внуче, очень коротко, две-три минуты. Скажешь, как ты рада, что Монсегюр наконец-то вернулся к нам. И обязательно упомянешь, что родилась на Старой Земле. Хочешь, текст напишу?

Она задумалась, но ненадолго, всего на миг.

— Не стану! Я вовсе не рада, французы уничтожили нашу миссию, но это все равно война. К тому же, кто станет слушать нечистую?

Агфред Руэрг тяжело вздохнул.

— Трудно помогать тем, кто сам этого не хочет. Митинг — твой шанс, запись увидят миллионы людей на Клеменции…

Мелькнула и пропала мысль, что так можно помочь отцу. Едва ли, скорее ему и это поставят в упрек. Дочь поддерживает, как говорят в СССР, линию партии, не таит обиды, а он сам?

— Нет. Извини, дядо. Когда на сороковой день душа предстанет перед судьями, отвечать придется мне, а не тебе.

Дед вышел, не сказав больше ни слова. Соль, дождавшись, когда закроется дверь, взяла в руки стоящую рядом с радиоприемником серебряную иконку Святой Девы Монсальватской, прижала к сердцу. Наставь, помоги!

Губы привычно зашептали: