Николай Вавилов

Страна, естественно, возлагала надежды на ученых. И ученые работали. Они давали полям новые сорта, выведенные на селекционных станциях или ввезенные из-за границы, более урожайные, более стойкие против засухи, морозов, болезней.

Но ученые предупреждали, что для выведения сортов, которые бы во всех ошошениях удовлетворяли суровым условиям многих районов нашей страны, требуются большие коллективные усилия и, главное, много времени.

Вот, например, как на одном из заседаний коллегии НКЗ с учеными в 1931 году Г. Д. Карпеченко ответил Я. А. Яковлеву, когда тот спросил:

— Что бы вы сказали, если бы мы поставили перед вами вопрос, что можно сделать в течение ближайших лет для создания засухоустойчивых сортов пшеницы?

— Мне представляется, — ответил Карпеченко, — что нужно привести в порядок ботанику, выбрать возможно большее количество форм. А потом мы, генетики, будем говорить с другими научными работниками на эту тему. Мы можем взять генетику на себя, а все, что пойдет дальше, селекционер должен оставить за собой и прибавлять кое-что новое. Эта проблема очень сложная, но если мы возьмем очень большой масштаб и возьмем большое количество растений, будем систематически работать, то добьемся определенных успехов. Повторяю, эта проблема очень сложная <…>. Мы такого рода работу сейчас ведем, но определенных результатов пока еще нет.

Ясно, что такие ответы не удовлетворяли наркома.

Я. А. Яковлеву казалось, что ученые слишком мало внимания уделяют практике, слишком увлекаются чисто теоретическими, далекими от жизни исследованиями. Зато ему нравилось то, что неустанно повторял Лысенко.

Молодой, энергичный, напористый, он не уставал говорить о практическом значении своих работ, требовал вывести науку из четырех стен лабораторий на колхозные и совхозные поля. Не удивительно, что на том же совещании по борьбе с засухой, как писала газета «Социалистическое земледелие», «тов. Яковлев особо подчеркнул огромное значение и широчайшие перспективы этой работы, отметив, что сам тов. Лысенко до сих пор недооценивает масштаба того переворота, который должны создать его опыты в с.-х. производстве».

А одновременно с этим невольно возникал вопрос: все ли благополучно в главном растениеводческом институте страны — в ВИРе? Вот Карпеченко не может дать точный ответ, когда будут выведены засухоустойчивые сорта. Максимов тоже говорит весьма неопределенно. А Вавилов? Его коллекция, конечно, много дает практике. Но не слишком ли увлекается Вавилов теорией? Так ли нужны эти ботанические описания мировой коллекции, которыми заполнены тома «Трудов по прикладной ботанике»? Ведь этими томами не победить суховея!

Подобные вопросы казались тем более естественными, что в адрес Вавилова и руководимого им Института не раз уже раздавалась критика, причем в чрезвычайно шумной и резкой форме.

6

В 1930 году при ВАСХНИЛ был создан институт аспирантуры, через несколько месяцев переданный ВИРу.

Нежданное пополнение обрадовало вировцев. Вскоре, однако, выяснилось, что молодежь подготовлена слабо, не знает иностранных языков, а значит, не может следить за развитием мировой науки. Правда, аспиранты с головой ушли в учебу, и впоследствии многие из них стали первоклассными учеными.

Но несколько аспирантов пришли в ВИР не учиться, а учить. Они-то и стали «критически пересматривать» все направление работы института и увлекли за собой других молодых людей. На этот «подвиг» их вдохновляло руководство института аспирантуры, оказавшееся после закрепления аспирантов за лабораториями не у дел и стремившееся оправдать свое право на существование.

Критики заявляли, что ВИР оторван от жизни, что теоретические работы Н. И. Вавилова и его сподвижников бесплодны, противоречат дарвинизму и даже реакционны.

Со стороны «критика» казалась очень смелой. Шутка ли: пять-шесть юнцов восстали против когорты мировых знаменитостей. На деле же шумные выступления только и позволяли «критикам», не работая, держаться в институте, ибо любые меры против них тут же могли быть истолкованы как «зажим критики».

Вернувшись из экспедиции по Мексике и Центральной Америке, Вавилов увидел, что в институте идут постоянные споры. Мало того, «критики» уже начали «действовать».

Бесконечно терпимый к инакомыслию, Вавилов писал в президиум ВАСХНИЛ и Я. А. Яковлеву в апреле 1931 года:

«Можно спорить о принципах и можно их подвергать дискуссии, но, к сожалению, дело пошло дальше и фактически ежедневно в той или иной форме ведутся уже действия и открыто и закрыто по свертыванию частей работы, и только приезд директора из-за границы несколько умерил темп событий»*.

Образумить критиков не удавалось.