Случайно ли, что по одну сторону оказались такие разные люди, как Андрей Сахаров и Игорь Шафаревич, а по другую брежневы и коротичи, Сусловы и Яковлевы...
Еще раньше и еще резче эта граница разделила поэтов.
И опять-таки прежде всего по нравственному признаку...
И в этом смысле интересно сравнить судьбы четырех совершенно несхожих между собой поэтов — Евгения Евтушенко, Иосифа Бродского, Андрея Вознесенского, Николая Рубцова.
Все четверо — почти погодки. Старше — Вознесенский и Евтушенко. Они — с 1933 года... Рубцов на три года моложе. Еще на три года моложе — Бродский. Он родился в тридцать девятом...
Все четверо пришли в поэзию примерно в одно время, после смерти Сталина, когда сдвинулись маховики истории, вовлекая в свое движение бесконечные миллионы людей и целые страны.
Возраст для сравнения, которое мы собираемся провести, существен.
И. В. Сталин сказал: «Нам надо воспитывать новое, бодрое (выделено мной.
По этой программе, по этому сталинскому чертежу и строилось воспитание поколения, родившегося в тридцатые годы.
Бодрость в них закладывали по полной программе.
И вместе с тем как раз это поколение, хлебнувшее и бедствий войны, и сталинской бодрости, было первым из поколений, которое не успело запятнать себя грязью и кровью тех страшных лет.
Вместе с тем к тому моменту, когда, скрежеща и рассыпая ржавчину куплетов:
— Берия! Берия!
Вышел из доверия!
А товарищ Маленков
Надавал ему пинков! —
сдвинулись наконец шестерни истории, все четверо не были отягощены прошлыми ошибками и бодро, как и все их сверстники, приняли произошедшие перемены.
Ну а дальше?
А дальше, как и положено, судьбы начали у каждого складываться по-своему.
В 1959 году, когда после армии Рубцов приехал в Ленинград, ему было двадцать три, за плечами — семь классов деревенской школы и неоконченный техникум, годы скитаний и службы на флоте. Еще было очень сильное желание выразить в стихах то, что мучило, терзало его. Правда, как это выразить — представлялось смутно и неясно...
Иосифу Бродскому было тогда двадцать. Образованием он формально не превосходил Рубцова — тоже только школа-семилетка. Но путь Бродского, похоже, уже определился. К 1960 году он уже нашел себя, хотя известность его и не выходила за границы весьма узкого круга почитателей.
Шутки ради отметим, что формально и «образованностью» Евтушенко и Вознесенский значительно превосходили ленинградцев Бродского и Рубцова. Ну а эстрадная слава их гремела вовсю. Евтушенко с Вознесенским уверенно завоевывали аудиторию, становились выразителями «шестидесятнического» мировоззрения.
Разница в образовании, в уже приобретенной известности существенна. Но еще более существенна та подмена поэзии эстрадной публицистикой, которая тогда происходила на глазах у всех и которая как бы не замечалась.
Явление это объяснимо только последствиями бодрого воспитания шестидесятников, представления о подлинной поэзии которых были настолько смутны, что они в основной своей массе и не замечали подмены. Уместно здесь будет напомнить, что и демобилизовавшийся с флота Рубцов тоже поддался соблазну эстрады и под крики: «Давай, парень! Шпарь!» — поначалу пробовал силы в создании звуковых эффектов и даже достиг в этом определенного успеха.
Бродского же эстрада, кажется, не тянула совсем. И не случайно, что он, быть может, первым из всей четверки начал ощущать дискомфортность времени перемен, внутреннюю лживость психологии шестидесятничества.
В 1961 году, в самый разгар бабьего лета советской власти — вспомните триумф первого полета в космос — он писал:
Это трудное время.
Мы должны пережить,
перегнать
эти годы,
с каждым новым страданьем забывая
былые невзгоды и встречая
как новость эти раны и боль поминутно,
беспокойно вступая в туманное новое утро...
Утро и в самом деле было туманным, а время трудным, хотя и не закончилась еще пресловутая оттепель. Но поэт словно бы прозревал будущее.
Ощущение близкой трагедии пронизывает и «Стансы городу», написанные в июне 1962 года:
Все умолкнет вокруг.
Только черный буксир закричит
Посредине реки,
Исступленно борясь с темнотою,
И летящая ночь
Эту бедную жизнь обручит
С красотою твоей
И с посмертной моей правотою.
Интересно сопоставить «Стансы городу» с «Осенней песней» Николая Рубцова, написанной в те же годы и только недавно напечатанной целиком, без купюр:
Потонула во тьме
Отдаленная пристань.
По канаве помчался —
Эх — осенний поток!
По дороге неслись
Сумасшедшие листья,
И порой раздавался
Пароходный свисток.
Стихи, разумеется, разные. Различия и в манере, и в образной структуре. Роднит их лишь выбор пейзажа — ночь на судоходной реке — да еще общее ощущение подступающей катастрофы...
Но вот если вспомнить написанное в эти же годы стихотворение Андрея Вознесенского «Ночь»:
Сколько звезд!
Как микробов в воздухе...—
то стихи Иосифа Бродского и Николая Рубцова могут показаться написанными одним человеком.
Разница в том, что Рубцов и Бродский видят все-таки одно мироздание, а Вознесенский — совсем другое.