Николай Некрасов

Тридцатого октября Некрасов вернулся в Петербург, как сообщал Салтыков Анненкову, «совсем мертвым человеком» — «не проходит десяти минут без мучительнейшей боли». В тот же день его обследовал Белоголовый и нашел его в лучшем настроении, чем ожидал, — «добродушно-веселым», но не мог не сделать вывод, что болезнь прогрессировала. В ноябре состояние продолжало ухудшаться и 1 декабря Белоголовый пригласил для консультации знаменитого хирурга профессора Николая Васильевича Склифосовского и личного врача императрицы Евграфа Александровича Головина. Исследование показало наличие опухоли «величиной с яблоко», очевидно раковой, в толстой или прямой кишке. Диагноз Склифосовского был однозначен: положение безвыходное, возможны только меры для облегчения страданий. Самому Некрасову Склифосовский сообщил о результатах уклончиво, однако, как считает Белоголовый, пациент понял, что болезнь его смертельна.

Тем не менее 1876 год оказался плодотворным по части стихов. Некрасов написал не менее пятнадцати стихотворений (а в следующем году — 25), в основном лирические фрагменты, отрывки. Это преимущественно очень мрачные стихотворения, существенно более пессимистические, чем «Пир на весь мир». Поэт снова откликается на общественную ситуацию, сложившуюся после расправы с народниками, в элегическом «Как празднуют трусу» — в нем говорится уже не про уныние, а про «мысль убивающий страх», «тоску» из-за того, что «В жизни крестьянина, ныне свободного, / Бедность, невежество, мрак». Пишет чрезвычайно «тяжелый» «деревенский фельетон» — «Молебен». В знаменитом стихотворении «Сеятелям» Некрасов обращается к молодому поколению с призывом продолжить дело просвещения народа.

Появляется в его поэзии и новая тема — собственная смерть. Судя по стихам, уже весной 1876 года болезнь казалась поэту преддверием кончины — настоящей, а не «поэтической», как, бывало, раньше. Этот мотив очень разнообразен: смерть здесь — и неизбежный и близкий конец, естественное следствие болезни («Скоро стану добычею тленья…», «Музе»), и желанное прекращение физических страданий («Друзьям», «Вступление к песням 1876–1877 годов» — «Нет! Не поможет мне аптека»). Реже описывается желание выздороветь («Могучей силой вдохновенья / Страданья тела победи…»). Смерть становится рубежом, перед которым поэт снова начинает судить себя и свое творчество, каясь, оправдываясь и объясняясь перед Зиночкой, перед современными и будущими читателями. В этом отношении лирика 1876 года очень похожа на «рубежные» стихотворения середины 1850-х. Приближаясь к финальной черте, сделав свой конец темой пронзительной лирики, Некрасов ни разу не задумался о том, есть ли что-то за этой чертой. Нет никакого компромисса с религией или хотя бы какой-то персональной верой и даже суеверием. Посмертное существование описывается либо как тлен, либо как небытие. Некрасов остался верен раз и навсегда принятому от Белинского мировоззрению, в котором не было места религии или метафизике. Их не было в его зрелой поэзии и не могло возникнуть перед смертью.

Может быть, и поэтому Некрасов так долго боролся. Еще целый год прошел в мучениях и попытках найти спасение. Впервые за очень долгое время Некрасов просил брата Федора выслать ему деньги, которые тот был по-прежнему должен ему за Карабиху, — нужны были средства на дорогое лечение, доходов, получаемых от «Отечественных записок», явно не хватало, а возможности «зарабатывать» карточной игрой в клубе или на частных квартирах он был лишен. Прикованный к постели, Некрасов решился на операцию и «выписал» знаменитого австрийского хирурга Теодора Бильрота. Операция (стоившая, по свидетельству П. М. Ковалевского, не менее 20 тысяч рублей) была сделана и даже описана в медицинском журнале — Бильрот считал ее одной из самых сложных и успешных в своей карьере. Конечно, она уже не могла помочь, как и остальные средства. Ближе к концу единственное, что могли делать врачи, — давать морфий, чтобы заглушить ставшие постоянными непереносимые боли. В начале февраля на подаренной чешскому переводчику книге Некрасов написал: «7 февраля 1877 года. Умираю медленно и мучительно». Брату Федору он сообщил 12 марта:

«Я крайне плох. Надежды жить нет. Могу протянуть несколько, а не то так и скоро…

Думаю, что я правее докторов, которые обнадеживают… При мне постоянно доктор Белоголовый и профессор Богдановский, хирург.

Боткин ездит тоже.

И много их.

Два вышеназванные (Белоголовый и Богдановский) превосходные люди.

Я нашел в них друзей».