Николай Коперник

Николая принял крепкий старик лет шестидесяти. С добродушного румяного лица, обрамленного белой бородой патриарха, глядели на юношу добрым, рассеянным взглядом большие серые глаза навыкате.

Брудзевский жил одиноко, в безбрачии, как то положено было профессору. Но в просторном жилище стоял стоголосый гомон — все углы заселяли птицы, нежно любимые астрономом. В университете знали, что пан Войцех питает большое пристрастие к закускам и выпивке. Озорные бурсаки уверяли Николая, будто пичуги находят себе пропитание, выклевывая крошки из буйных зарослей на лице хозяина в часы, когда тот сладко спит после очередного возлияния.

Брудзевского живо заинтересовал рассказ молодого Коперника о занятиях его с каноником Водкой. Водку профессор помнил прекрасно, хоть у него перебывала добрая тысяча учеников таких, как этот каноник. Водка все еще увлекается сооружением солнечных часов? Николай позабавил Брудзевского рассказом, как толстый каноник вместе с ним лазал по южной стене влоцлавского собора, рискуя каждую минуту свернуть себе шею. Сейчас там прекрасные солнечные часы в двадцать локтей[87] диаметром.

Ученый охотно согласился давать племяннику епископа вармийского частные уроки математики и астрономии. Пусть Николай помогает ему и в наблюдениях. Скоро на небе произойдут любопытные вещи. Если молодой человек серьезно намерен заняться наукой о небе, тогда умение правильно пользоваться таблицами, астролябией и трикетрумом ему очень пригодится.

***

Начались занятия, сыгравшие исключительную роль в развитии идей Коперника. Николай и двое других школяіров почтительно слушали, стараясь не упустить слова из того, что говорил знаменитый ученый. Николаю казалось, что сама мудрость двух тысячелетий говорит устами Брудзевского.

Ученый был духовно близок плеяде гуманистов, водил с ними дружбу, был усердным посетителем собраний «Надвислянского Литературного Содружества», представляя в нем астрономию среди поэтов, историков, стилистов, медиков и философов. От гуманистов усвоил он новую манеру мыслить и учить. Брудзевский не подносил своим слушателям скрижалей божественного откровения, а с чуть скептической улыбкой приглашал их пройтись вместе с ним по саду, где цвели разные математические и астрономические идеи.

Брудзевский был «кладезем знаний». Он знал все, что только было известно средневековью в области счета и измерений, в науке о земле и небе. Он познакомил Коперника с «Началами» Эвклида, с тринадцатью книгами «Альмагеста» Птолемея и с его географией, с астрономическим трактатом Габир ибн-Афла[88], с сочинениями Альфрагана[89], Пьера д'Альи[90], Исидора Севильского[91], с астрономическим учением Аристотеля и комментариями к нему Аверроэса, с трудами испанского короля Альфонса Десятого[92], Пурбаха[93], Бьянкини[94], Региомонтана.

По мере того как текли вечера у Брудзевского, чувство смутного беспокойства, хорошо знакомое Николаю по астрономическим беседам с Водкой, вновь овладевало им. Он проник теперь за кулисы небесного механизма, знает все его винтики. Механизм слишком громоздок — это он ощущал все острее, почти что болезненно.

— Почему так сложно устроен мир?! — не вытерпев, однажды опросил Коперник.

Доброй усмешкой ответил на это Брудзевский. Говорила усмешка о снисхождении старого скептика к нетерпеливой горячности юности.

— Да, мир сложен… В 1248 году Альфонс Мудрый Кастильский собрал у, себя в Толедо пятьдесят знаменитейших тогдашних астрономов, чтобы создали они новую теорию движения небесных светил, более простую, чем у Птолемея. Они и создали вот эти Альфонсовы таблицы, чуть-чуть исправившие таблицы Птолемея. И стоило это королю Альфонсу сорок тысяч золотых дукатов. В раздражении от ничтожности результата король воскликнул: «Как жаль, что господь не посоветовался со мною, когда он творил вселенную! Он, может быть, установил бы в ней более простой и разумный порядок!» Это богохульство обошлось королю дороже мешков с золотом — за него Альфонс поплатился троном.

Рассказал Брудзевский это предание так, что у Николая не осталось и тени сомнения: учитель сам думает то же, что и богохульный король.

Было много несовершенного во всех этих теориях — с этим Брудзевский охотно соглашался. А Пурбах и Региомонтан, так же как ч астрономы Альфонса Мудрого, только уточнили наблюдения и расчеты Птолемея. Забросить Птолемея и вернуться к Аристотелю, как того хотелось бы арабам, никак нельзя.

— Вот во вторую субботу марта мы будем наблюдать лунное затмение. Я исчислил его по этим таблицам, построенным на эпициклах и деферентах Птолемея. Ни Аристотель, ни Аверроэс мне в этом нисколько не могли бы помочь!

Занятия обратились вскоре в диалог: Коперник спрашивал, Брудзевский пояснял.

— Почему для объяснения движения иных планет мы довольствуемся одним эпициклом, для других — требуется их два и даже три, а для Солнца достаточно одного деферента без эпициклов? Ведь система семи планет едина. Это похоже на то, как если бы на одном дереве выросли листья разных пород— и кленовые, и дубовые, и липовые. В этом нет порядка…