Николай II (Том II)

Дай мне не быть малодушной,
Дай мне смиренной душой
Быть неизменно послушной
Воле Твоей пресвятой.
Дай мне в часы испытанья
Мужества, силы в борьбе!
Дай мне в минуту страданья
Верной остаться Тебе!

«Потрясающе! – думал Николай. – Я запомню эти строки на всю жизнь! Какой молодец Костя, что сочинил такую великолепную пьесу… Её обязательно следует включить в репертуар Александрийского театра…»

После третьего действия он всё-таки вышел в фойе, но не был расположен к светским разговорам. Закурив папиросу и предложив такую же из своего портсигара Теляковскому, Государь, хотя и имел подробную программку, расспросил директора Императорских театров о постановщике пьесы Арбатове, об исполнительницах женских ролей, приглашённых из Императорских театров, театра Суворина и из театрального училища. Он одобрил со знанием дела танцы, которые поставил Фокин, и похвалил собственный хор князя Иоанна Константиновича, который вёл хоровые партии спектакля… С особым интересом он узнал, что сюжет «Царя Иудейского» подсказал Константину Константиновичу не кто иной, как Пётр Ильич Чайковский.

Благосклонно и долго, к зависти других придворных, поговорив с Теляковским, Николай Александрович спросил директора театров, заказан ли сегодня для гостей и артистов ужин. Владимир Аркадьевич, в который раз подивившись заботливости Императора об артистах и художниках театра, с удовольствием ответил утвердительно.

Постановка спектакля душевно затронула не только Государя. Бурные аплодисменты по её окончании перешли в овацию хоть и малочисленного, но избалованного театральной жизнью столицы зала. Особенно бушевали аплодисменты, когда на сцену стал выходить сам К.Р. и его сыновья. Они были счастливы успехом, но пот лил с них градом от усталости и напряжения.

Николай не удовлетворился только аплодисментами. Он взошёл на сцену, крепко обнял долговязого Константина Константиновича и расцеловал его.

В особенном восторге были придворные дамы. Теперь на много недель у них появилась добродетельная тема для салонных бесед…

Николай Александрович не захотел растрачивать суетными разговорами за ужином те глубокие религиозные чувства, которые поднял в его душе замечательный спектакль. Он попрощался с Maman, ещё раз поблагодарил рукопожатием Теляковского и без всякой свиты отправился к выходу, где оставил свою шинель.

Государь не спешил. Он спокойно шёл по дивным, блистающим мрамором залам музея, где среди Веласкезов, Тицианов, Веронезов были накрыты белыми скатертями, серебром, хрусталём и цветами круглые столы. Кое-где гости уже рассаживались на белые с золотом ампирные стулья.

Пахло цветами. Над тонкими чашками струйками поднимался пар вкусного бульона. Рядом румянились пирожки.

Голые плечи, бриллианты дам, мундиры, эполеты, орденские ленты и звёзды придворных мешались с красными ливреями камер-лакеев, разносивших напитки.

Среди малахитовых и ляпис-лазуревых ваз ровной походкой удалялся от своих слуг всех рангов Государь Император.

Ему на язык почему-то привязалось пятистишие саддукея из пьесы, которое он вполголоса повторял себе в усы, словно маршируя под него:

И эта же толпа, за Ним сегодня
Бежавшая как за своим Царём,
Боготворившая Его, поверит
Посмевшим осудить её Мессию
И будет казни требовать Его!

19

– Корнета графа Петра Лисовецкого – к адъютанту полка! – громко прокричал дежурный по манежу, где Пётр вёл занятия с новобранцами своего эскадрона. Одним махом Пётр спрыгнул с коня, бросил поводья своему вестовому Чайковскому и легко взбежал на второй этаж главного здания казарм, где в штабе полка, рядом с денежным ящиком, был стол адъютанта.

Отрапортовав штаб-ротмистру как полагается, Пётр продолжал держаться по стойке «смирно».

– Вольно, корнет!.. – махнул рукой штаб-ротмистр, но садиться не пригласил. Пётр понял, что либо будут распекать за какое-то упущение по службе, либо пошлют куда-нибудь с пакетом или приказанием. Вышло, слава Богу, второе. – Получена телефонограмма от начальника гвардейского корпуса генерал-лейтенанта Владимира Михайловича Безобразова: «Корнету графу Лисовецкому прибыть к четырём часам в таб гвардейского корпуса, Дворцовая площадь, 4», – сообщил адъютант полка.

Пётр остался стоять в недоумении, поскольку штаб-ротмистр Сашок Стахович, сын бывшего командира их полка, зачитав приказ, и дальше повёл себя слишком официально, хотя в Офицерском собрании они сидели рядом за обеденным столом и были друзьями. Сашок тоже казался очень удивлённым. Немного расслабившись, он потёр себе переносицу и уже другим, добрым и задушевным тоном сказал:

– Пьер, ты чего-нибудь натворил? Сознайся!.. Или, может быть, кого-нибудь не того на дуэль вызвал? Ведь кровь-то у тебя горячая!..