Николай II (Том I)

Первого марта я вторично был вызван во дворец, но пойти туда отказался. В это время у меня в квартире готовили манифест о полной конституции русскому народу. Его должен был подписать Николай Александрович. Заручившись подписями Кирилла Владимировича[603] и Михаила Александровича и подписавшись под этим манифестом сам, я отправил манифест в Государственную думу и вручил его под расписку Милюкову. А уже потом я отправился во дворец. Первые вопросы, заданные мне тогда Александрой Фёдоровной, были такие: «Где мой муж? Жив ли он? И что нужно сделать для улажения беспорядков?»

Я передал Александре Фёдоровне содержание заготовленного мною манифеста, и она его одобрила. Третьего марта я опять был вызван во дворец. У меня в руках был свежий номер «Известий» с манифестом об отречении. Я прочёл его Александре Фёдоровне. Об отречении Александра Фёдоровна ничего не знала. Когда я закончил чтение, она воскликнула: «Не верю, всё это – враки! Газетные выдумки! Я верю в Бога и армию, они нас ещё не покинули».

– Мне, – говорит Павел Александрович, – пришлось разъяснить опальной царице, что не только Бог, но и вся армия присоединилась к революционерам. И лишь тогда бывшая царица поверила и, кажется, в первый раз поняла или постаралась понять всё то, к чему она, Гришка Распутин и Протопопов привели страну и монархию.

Последнее моё свидание с бывшей царицей состоялось пятого марта в двенадцать часов пятнадцать минут. Александра Фёдоровна уже говорить не могла, плакала и всё время спрашивала, что ей делать. Бывшая царица ждала делегатов от Государственной думы, и единственным её желанием было просить их дать ей возможность возвратиться в лазарет, ухаживать за ранеными и в этом забыться. Больше я ни Николая, ни Александру Романовых не видел. Так закончилась история царствования дома Романовых.

Эту историю могут подтвердить заявления целого ряда других, уже посторонних дому Романовых лиц, порою – из числа самой близкой свиты… Но есть тут и голоса таких независимых, народным доверием облечённых лиц, как А. И. Гучков[604], первый военный и морской министр в обновлённой России, как генералы – любимцы армии и народа, Брусилов[605] и Рузский.

Незадолго до войны А. И. Гучков сделал царю подробный доклад о всей «сухомлиновщине» – о тех недостатках по военной боевой и тыловой организации, которые привели потом к позорному отступлению из Галиции, к сдаче Варшавы и ряда важных крепостей…

Выслушав с любезной улыбкой, почти в полном молчании роковой доклад, царь «милостиво» отпустил Гучкова и… сейчас же призвав предателя – Сухомлинова, спросил его:

– Откуда Гучкову известны такие важные военные секреты?!

Сухомлинов воспользовался случаем, указал на генерала Поливанова[606], которого не мог терпеть… Тот был уволен, и дело этим кончилось.

Председатель Государственной думы Родзянко[607] имел не больший успех во всех своих попытках образумить слабодушного Николая.

– Общее недовольство растёт! – говорил Родзянко. – Государственные дела в полном расстройстве… Министры руководятся не заботами о благе народа и трона, а своими личными корыстными и карьерными целями… Никакие пулемёты и пушки не могут сломить народной воли… Рано ли, поздно ли, она даст о себе знать, как дала знать и в 1905 году…

Царь только передёрнулся весь, но промолчал…

– Особенно вредит всему делу Протопопов! – прямо поставил точку над «i» Родзянко.

– Протопопов – из Государственной думы… из числа ваших же сотрудников, – проговорил как-то неохотно Николай. – Не понимаю, почему им стали все вдруг так недовольны… Или за то, что я выбрал его себе в помощники?

– Нет! За то, что он отступник и лжец! – решительно прозвучал ответ Родзянки. – Если ваше величество желаете сохранить мир и своё спокойствие, вам придётся отказаться от услуг этого…

Родзянко сдержался и не договорил.

– Увидим… Сделаю, как мне Бог на душу положит… – вяло проговорил Николай. Отпустил Родзянку и с той поры ещё неохотнее, чем раньше, стал принимать председателя Государственной думы…

Во время последней аудиенции, в феврале 1917 года, Николай вышел к Родзянке не совсем в нормальном состоянии.

Молча постоял, поглядел на председателя русского парламента, подошёл ближе, помахал пальцем у самого лица и невнятно пробормотал:

– Смотрите, будете там… шуметь – разгоню!.. Сидите лучше смирно!..

Сдержав на устах ответ, достойный такой выходки, Родзянко сделал свой доклад, сократив его, насколько было возможно. Но в конце не удержался и, уже откланиваясь, заметил:

– Чувствую, в последний раз докладываю вам, государь…

– Почему?

– Или вы распустите Думу, как сейчас изволили объявить… Или наступят события, которые смутят всю Россию, сметут и трон, и нас с прежних мест…

Предсказание это оправдалось очень скоро.

Когда дряхлый Голицын[608] был призван на пост премьер-министра, он чуть не со слезами просил Николая освободить его от этой ответственной обязанности.