Николай II

На галерее, резервированной для публики, эти речи со страстью слушал молодой князь Феликс Юсупов, 29 лет. Он принадлежал к одной из самых родовитых и богатых фамилий России, обладая живым умом и ярко выраженным вкусом к искусству, он представал в облике рафинированного эстета, dilettante,[242] привлеченного образами порока и смерти. С гибкой талией, бархатистым взглядом, он находил развлечение в том, чтобы переодеваться в женское платье, не презирал и опиум; искал компании мужчин, обладающих характером, и в конце концов женился, не отказываясь при этом и от предыдущих своих привязанностей. Брак с племянницей царя, княжной Ириной, и дружба с его любимым кузеном – Вел. кн. Дмитрием Павловичем сблизили Феликса Юсупова с престолом. Он уже давно страдал оттого, что Распутин держал царскую семью своим обаянием и порочил ее. Устранить самозванца, толкающего Россию в пропасть, – вот овладевшая Феликсом идея фикс. Он познакомился со старцем, вошел к нему в доверие и даже пришел к нему на сеанс гипноза, а между тем плел заговор и подыскивал сообщников. В результате множества тайных сборищ вокруг него сформировалась группа, включавшая депутата Государственной думы Пуришкевича, Вел. кн. Дмитрия Павловича, кавалергарда Сухотина и доктора Лазоверта – человека большой выдержки, неоднократно работавшего на передовых позициях под огнем врага, за что был награжден двумя георгиевскими крестами. Доктор Лазоверт обещал раздобыть яду.

В ночь с 16-го на 19-е декабря 1916 года Феликсу Юсупову удалось завлечь Распутина к себе во дворец, обещав, что будет шикарная вечеринка, а главное – познакомить его со своей красавицей женой Ириной Александровной, урожденной Романовой, племянницей Николая II. (Она в это время находилась в Крыму, но Распутин об этом не знал.) Под тем предлогом, что супруга якобы занята с гостями, но скоро спустится вниз, он отвел гостя в подвал, специально по такому случаю декорированный антиквариатом, и предложил ему пирожные и мадеру, предварительно напоенные смертоносным зельем. «Старец был доверчив и спокоен, – вспоминал Юсупов, – где ж его хваленое ясновидение? И что толку прорицать и читать в чужих мыслях, если ловушки самому себе разглядеть не умеешь? Словно сама судьба ослепила его, чтобы свершилось правосудие».[243] Распутин сперва отказался – однако взял одно, потом еще одно… Затем выпил один за другим два стакана мадеры… Яд не действовал! «Точно шла меж нами борьба, немая, но жуткая. Еще миг – и я бы сдался. Под его тяжелым взором я стал терять хладнокровие. Пришло странное оцепенение… Голова закружилась…»[244] – писал Юсупов. Мало того, Распутин еще попросил Юсупова спеть для него под гитару, а затем предложил поехать к цыганам!!! Два часа уже длился этот кошмар… Нервы бедного Феликса были на пределе. Одолжив у Дмитрия Павловича, ожидавшего наверху с остальными заговорщиками, револьвер, Юсупов предложил Распутину помолиться на хрустальное распятие. «Распутин глянул на меня удивленно, почти испуганно. В глазах его я увидел новое, незнакомое мне выраженье. Была в них покорность и кротость. Он подошел ко мне вплотную и заглянул в лицо… Я понял, что настал решающий момент».[245]

Юсупов выстрелил, Распутин крикнул и рухнул на медвежью шкуру.

Услыхав звук выстрела, остальные заговорщики опрометью бросились и подвал.[246] Казалось, представление окончено… Ан нет! В невиданном порыве жизненности Распутин внезапно вскочил на ноги и бросился на Юсупова, сорвав у него с плеча эполет. Вырвавшись на волю, Распутин помчался через заснеженный двор, ведущий на улицу.

«Феликс, Феликс! Я все расскажу царице!» – кричал он. И тогда Пуришкевич, бросившись вдогонку, дважды выстрелил… Мимо! Распутин был уже у самых ворот… Третья пуля все же настигла его. Он остановился. Пуришкевич выстрелил в четвертый раз – пуля попала Распутину в голову. От возбуждения Пуришкевич забыл о мерах предосторожности – когда стоявший на углу Прачешного переулка на посту городовой пришел осведомиться, почему стрельба, Пуришкевич сказал ему, что убил Григория Распутина, врага России и царя! Но Распутин по-прежнему подавал признаки жизни. «Перевернутый лицом вверх, он хрипел, и мне совершенно ясно было видно сверху, как у него закатился зрачок правого, открытого глаза, как будто глядевшего на меня бессмысленно, но ужасно»,[247] – вспоминал Пуришкевич. Тут подскочил Юсупов и принялся неистово бить его резиновой гирей,[248] как он сам признается впоследствии, в тот миг он не помнил ни Божьего закона, ни человеческого…