Николай II

Когда Николай II отказывался от престола, он не выдвигал никаких требований, не ставил никаких условий, касавшихся дальнейшей судьбы его и семьи. Лишь через два дня, 4 марта, на имя главы Временного правительства князя Г. Е. Львова из Ставки в Могилеве за подписью М. В. Алексеева пришла телеграмма, где говорилось: «Отказавшийся от престола император просит моего сношения с вами по следующим вопросам. Первое. Разрешить беспрепятственно проезд его с сопровождающими лицами в Царское Село, где находится его большая семья. Второе. Обеспечить безопасность пребывания его и его семьи с теми же лицами в Царском Селе до выздоровления детей. Третье. Предоставить и обеспечить беспрепятственный проезд ему и его семье до Романова (Мурманск. — А. Б.) с теми же лицами». Прошло два дня, и 6 (19) марта глава кабинета ответил: «Временное правительство решает все три вопроса утвердительно; примет все меры, имеющиеся в его распоряжении: обеспечить беспрепятственный проезд в Царское Село, пребывание в Царском Селе и проезд до Романова на Мурмане». Бывший правитель удовлетворился устным обещанием Временного правительства содействовать переезду в Англию. Но уже скоро стало ясно, что подобный шаг вызовет неудовольствие влиятельных радикальных сил в России. Либеральные принципы и гуманные соображения отступили на задний план перед соображениями сиюминутными, перед желанием завоевать популярность в тех кругах, где господствовали крайние устремления. Отпор им давать никто не хотел и не смел.

Деятели, пришедшие к власти в марте 1917 года, оказались слишком трусливыми и беспринципными, чтобы твердо и ясно сразу же объявить о своих намерениях касательно отрекшегося царя и его близких. Да у них определенных планов тогда просто и не существовало. Они надеялись, что отъезд царя в Англию сам собой решит щекотливую проблему. Заняв министерские кресла, пугливые представители «русской общественности» цепенели от рева левой общественной фракции, требовавшей самых крайних мер в отношении «предателей и тиранов».

Русские популярные газеты, обезумевшие от нахлынувшей полной свободы, тиражировали невероятную ложь: бывший царь и царица вошли в тайные сношения с Германией и собирались заключить сепаратный мир «за спиной народа», они предали Россию, делами управления в России занимались «пьяный развратник» Распутин и «его клика». И еще много чего писали и утверждали, и никто ничего не доказывал и не опровергал. Общественные страсти накалялись. Отношение к бывшим венценосцам все четче и четче приобретало характер человеконенавистничества. И уже через несколько недель после крушения монархии трудно было рассчитывать на то, что в «в стране победившей свободы» у них есть шанс избежать расправы.

Не подлежит сомнению, что никто из числа министров Временного правительства не желал смерти царю и его близким. Но то, что они делали (или не делали), вольно или невольно, неминуемо вело к усугублению ситуации. С одной стороны, Керенский, Милюков, Львов и другие были бы несомненно рады, если бы Романовым удалось отбыть из России. Но с другой — они не хотели «ссориться» с петроградским советом, где ни о каком снисхождении и слышать не хотели. Постоянно уступая левым, министры санкционировали меры, чреватые лишь осложнениями. Во-первых, 7 марта было принято постановление правительства, где говорилось: «Признать отрекшегося императора Николая II и его супругу лишенными свободы и доставить отрекшегося императора в Царское Село».

Чем же было вызвано подобное роковое решение? Оказывается, опасениями монархической контрреволюции! Разговоры о монархических заговорах и попытках реставрации не смолкали ни на день. О том писали и говорили без устали, хотя никаких заметных признаков деятельности роялистских групп вообще не было. Но это ничего не меняло, и, например, Керенский опасался монархического реванша вплоть до прихода к власти большевиков. В эмиграции, объясняя арест царя, он уже не говорил о тех своих маниакальных страхах и выставлял совсем иную первопричину: необходимость обеспечить безопасность Николая II и Александры Федоровны. Подобные уверения нельзя воспринимать иначе, как желание задним числом оправдать собственные трусливые и безответственные действия в 1917 году.