Николай II

В таких условиях надежда на появление «сильной личности», безусловно преданной монархии, оказалась не напрасной. Так на русском политическом небосклоне взошла «звезда» П. А. Столыпина. Умея добиваться своих целей во что бы то ни стало, 1 июня 1907 года председатель Совета министров выступил в закрытом заседании Государственной думы, потребовав от собрания лишить неприкосновенности 55 депутатов социал-демократической фракции, обвинявшихся в военном заговоре. В основе заявления Столыпина лежала провокация, специально подготовленная охранкой через своих агентов, но цель оправдывала средства. Повод был найден, и Вторая государственная дума — разогнана. Закончился целый этап российской истории. Как пишет в своей книге «Кризис самодержавия…» известный отечественный историк В. С. Дякин, «царя и Столыпина ничуть не смутило ни то, что были вызывающим образом нарушены основные законы, ни то, что Дума даже не успела отказать Столыпину в его требовании выдачи социал-демократов или удовлетворить его. Государственный переворот должен был совершиться независимо от решения того вопроса, который был избран в качестве предлога».

Обыкновенно дату разгона Второй думы и издание нового избирательного закона, существенно уменьшившего число выборщиков, — 3 июня 1907 года — рассматривают как важную веху в политической эволюции самодержавной власти. С этим трудно спорить. Первая революция завершилась, за «успокоением» последовали «реформы». Но могли ли реформы исправить отношение к власти и к монарху, реанимировав «исконный монархизм русского народа», вернув царю доверие мужика? Ближайшее будущее дало ответ на этот злободневный вопрос.

***

«Успокоение» вовсе не есть «выздоровление» подорванного революцией социального организма. Скорее всего, можно говорить о стабилизации болезни, излечить которую хирургическим способом для самодержавной государственности было невозможно. Парламентаризм в России утверждался в условиях политического стресса, порожденного неудачной войной и масштабной революцией. Образованное меньшинство, желавшее изменения принципов управления огромной империей, не могло рассчитывать на сколько-нибудь серьезную поддержку «народа» (преимущественно крестьянства), ибо сам этот народ был политически непросвещен, понимая свободу как право распоряжаться господской землей. Не было подготовлено к новой жизни и русское офицерство, в большинстве своем совершенно незнакомое с государственным правом, идеей ответственного министерства, с программами политических партий. На тех, кто интересовался подобными вопросами, смотрели косо. Генерал Н. А. Епанчин, прекрасно знавший эту среду, вынужден был констатировать: «…и в 1905 г. мы недалеко ушли от солдат 1825 г., которых уверили, что „конституция“ — супруга Цесаревича Константина Павловича. Одни считали манифест 17 октября 1905 г. актом, даровавшим России конституцию, а другие считали, что самодержавие осталось, „как было встарь“». По его убеждению, многие не знали, что такое на самом деле самодержавие, смешивая его с деспотизмом. Даже в окружении царя, среди его семьи, царедворцев и высших сановников (разумеется, не всех) было такое же «неведение о конституции» и страх перед ней.

В подобных условиях проходила реконструкция всего здания российской монархии; трансформировалось отношение к монарху. Даже в среде тех, кто в силу своего положения должен был проявлять знаки уважения к монарху — как носителю верховной власти и помазаннику Божьему, не считали необходимым скрывать пренебрежение к Николаю II. Генерал Епанчин вспоминал, что в день рождения царя, 6 мая 1906 года, на обеде у графа А. Д. Шереметева титулованные служилые лица, придворные, лица императорской свиты демонстративно не желали поддержать тост хозяина за здоровье Николая II.

Итак, царь перестал восприниматься как священная особа не только оппозиционно настроенными «верноподданными», но и теми, кто должен был служить ему «не за страх, а за совесть». Получалось, что личность — это далеко не всегда то, что она символизирует. Символ оказывался девальвированным, если личность не соответствовала ему. Потому-то, думается, бессмысленно винить придворных, равно как игнорировать отзывы о царе консервативных защитников монархического принципа. Революция стала для них временем глубокого пессимизма, нескрываемого разочарования в самодержце и его правительстве.