Николай II

Военачальники должны были по возможности быстро ответить, заранее зная, что и генерал Алексеев, и генерал Рузский целиком поддерживают предложение Родзянко об отречении. Ответные телеграммы не оставляли у царя никаких надежд: командующие согласились на предложенную им во имя благих целей жертву. Около трех часов дня 2 марта командующий Северным фронтом доложил Николаю II о состоянии дел. Выслушав его, царь заявил, что готов отказаться от власти. В Ставку, на имя начальника штаба, была послана телеграмма: «Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России Я готов отречься от Престола в пользу Моего Сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно. Николай». Вторая телеграмма адресовалась Родзянко. В ней царь извещал председателя Государственной думы о своем намерении отречься в пользу сына, «с тем, чтобы Он оставался при Мне до совершеннолетия при регентстве брата Моего Великого Князя Михаила Александровича».

Решение было принято, оставалось только оформить его. Обязанность составления манифеста об отречении взяла на себя Ставка, начальник дипломатической службы которой Базили подготовил первую редакцию. Текст одобрили генералы Алексеев и Лукомский, а также великий князь Сергей Михайлович. Во время своего доклада генерал Рузский имел при себе этот текст и тогда же передал его царю. Однако официальное оповещение страны было приостановлено после того, как стало известно, что в Псков на встречу с царем выехали В. В. Шульгин и А. И. Гучков. Не имея достоверных сведений о том, что творится в Петрограде, придворные еще надеялись на возможность «повернуть дело» и, быть может, сохранить царя на престоле. Но время уже работало не на них, непопулярный монарх должен был освободить трон для сына, а власть отдать регенту и революционной «общественности».

Николай II все это ясно осознавал и, очевидно, по этой причине решил переговорить о здоровье наследника с лейб-медиком профессором С. П. Федоровым. Разговор состоялся днем, около четырех часов. Доктор откровенно признался, что болезнь Алексея Николаевича неизлечима, хотя он и может прожить долго. «Мне и императрица тоже говорила, — сказал Николай II, — что у них в семье та болезнь, которою страдает Алексей, считается неизлечимой. В Гессенском доме болезнь эта идет по мужской линии. Я не могу при таких обстоятельствах оставить одного больного сына и расстаться с ним». Чувства отца понять можно. Надеясь на чудо (Распутин в свое время предсказал, что если наследник доживет до 17 лет, то поправится), венценосные родители и представить не могли своей жизни без сына. А между тем Николаю II могли запретить воспитывать его до совершеннолетия: будущий «конституционный» монарх не должен был проживать под одной крышей с бывшим «самодержавным» царем. Федоров, собственно, и указал Николаю II на то, что в случае воцарения Алексея родителям не позволят заниматься его воспитанием. Выход в таком случае у Николая II был один: отречься не только за себя, но и за сына. Манифест потребовал корректировки. Не говоря никому ни слова, царь составил текст в пользу брата. По словам обер-гофмаршала Двора графа П. К. Бенкендорфа, «вопрос о законности этого акта не приходил ему в голову».

Впрочем, российский исследователь Г. З. Иоффе предполагает, что, говоря о необходимости для царя расстаться с сыном (в случае его отказа от трона), С. П. Федоров выступал против отречения вообще. По его мнению, доказывают это и воспоминания генерала Д. Н. Дубенского, в которых приводится история беседы царя с Федоровым. Лейб-медик говорил о наследнике, указывая на опасность оставления трона для России. Придворные, выехавшие с Николаем II из Ставки и жившие в литерном поезде, тоже протестовали против вынужденного «желания» царя отречься от престола. Но сделать уже ничего не могли. Около десяти часов вечера в Псков прибыли посланцы революционной столицы — Шульгин и Гучков. По дороге, в Гатчине, они довольно долго дожидались генерала Н. И. Иванова, еще 28 февраля отправленного царем на усмирение Петрограда. Встреча не состоялась.