Николай II

Слухи о дворцовом перевороте с конца декабря 1916 года проникали и в Ставку, где сплетничали об участии в заговоре великих князей и видных военных. Разговоры эти не вызывали гнева, к перевороту относились спокойно, полагая, что государственный порядок того времени приведет к поражению в войне. В глазах офицеров и солдат государь уже не пользовался авторитетом, престиж царской власти упал совершенно. «Даже за генеральскими столами» говорили о низложении царя и заточении царицы. Министр внутренних дел предупреждал Николая II о том, что значительное число генералов сочувствует перевороту. Очевидец рассказывал историку С. П. Мельгунову, что когда в масонскую ложу принимали командира Финляндского полка Теплова, один из «братьев» задал ему вопрос о царе. Теплов ответил: «Убью, если велено будет». О верности присяге в таких условиях говорить не приходилось. В великосветских гостиных Петрограда и Москвы открыто говорили, что государя принудят отречься, а регентом будет его брат Михаил Александрович. Сплетничали, что великая княгиня Мария Павловна приняла у себя морганатическую супругу царского брата как жену будущего регента. «Все ждали какой-то развязки», — отмечает информированный современник, что накануне революции об уходе государя говорили как о смене неугодного министра, а об убийстве царицы и ее ближайшей подруги А. А. Вырубовой отзывались так же просто, как о госпитальной операции[119]. «Что-то надломилось в среде правящего класса. Авторитет государя и его супруги, видимо, был окончательно подорван. Распутиным началось, войной кончилось»[120]. Земля буквально горела под ногами самодержца, заставляя близких ему людей вновь и вновь пытаться «открыть» ему глаза.

В конце декабря 1916 года к царю решил обратиться друг его юности — великий князь Александр Михайлович. Письмо давалось ему тяжело, он несколько раз прерывал послание и вновь приступал к нему, окончательно завершив изложение своих мыслей только 4 февраля 1917 года. По мнению великого князя, «какие-то силы внутри России» вели его венценосного кузена к неминуемой гибели. Чтобы избежать катастрофы, необходимо было изменить принцип политического управления страной, призвав к власти тех, кто пользовался доверием людей. Нынешние соратники царя, полагал Александр Михайлович, никого удовлетворить не могут. «В заключение скажу, — писал он, — что как это ни страшно, но правительство есть сегодня тот орган, который подготовляет революцию, — народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных, и вполне в этом успевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу».

Призыв услышан не был. На состоявшейся 10 февраля 1917 года встрече с царем и царицей Александр Михайлович попытался доказать, что положение в стране — критическое. Александра Федоровна не желала об этом слышать, восклицая: «Это неправда! Народ по-прежнему предан Царю. <…> Только предатели в Думе и в петроградском обществе мои и его враги». Убедить ее оставить политическую деятельность, предоставив решение государственных дел супругу, не удалось. Разговор чуть не закончился скандалом: и императрица, и великий князь говорили на повышенных тонах. Николай II стоял рядом, молчал и курил. Расставание было холодным — императрица даже не поцеловала Александра Михайловича, чего ранее никогда не случалось. Больше он ее никогда не видел.

Даже политически недалекий брат Николая II — великий князь Михаил Александрович окончательно осознал всю катастрофичность положения, о чем откровенно сообщил в начале января 1917 года председателю Государственной думы. Разговор с неизбежностью вышел на императрицу, которая имела огромное влияние на правительственные назначения. «Ради Бога, Ваше Высочество, — взывал Родзянко, — повлияйте, чтобы Дума была созвана и чтобы Александра Федоровна с присными была удалена». Великий князь обещал свою помощь, соглашаясь со всем, что ему говорили. Соглашался он и с негативной оценкой роли А. Д. Протопопова, которому Родзянко на царском новогоднем приеме 1 января 1917 года отказался подать руку. В ответ министр внутренних дел даже не прислал председателю Думы вызова на дуэль, что в высшем обществе расценивалось как позор и бесчестье.