Николай I. Освободитель (СИ)

На сколько я понял, женщиной Мария Федоровна, урожденная принцесса София Доротея Вюртембергская, была тяжелой, властной, привыкшей влезать своим менением везде куда просят и не просят, поэтому отсутствие сыновей любви или хотя бы почтения она предпочитала переносить подальше от меня.

Так вот генерал Ламсдорф на практике оказался совершенно деревянным служакой и педантом, без малейшей доли фантазии в голове. Никудышним педагогом, совершенно ничего не смыслящим в воспитании детей, в начальном образовании и, кажется, умеющим только отдавать приказы громким командным голосом, суля всяческие кары за неповиновение. Такого человека на воспитание своего сына мог поставить только такой же любитель дисциплины как Павел. Не удивительно, что в той версии событий, которую знал я, Николай вошел в историю как душитель свобод и противник всяческого либерализма. С таким-то воспитателем!

Буквально с первого дня мой новый воспитатель попытался прогнуть меня — трехлетнего то ребенка — под себя, зачем-то пытаясь поломать привычную тихую и спокойную жизнь в детской части дворца. Как я узнал впоследствии Ламсдорф был креатурой мамА, которая таким образом хотела отворотить меня и Михаила от воинской службы. Самое смешное, что я, в общем-то никогда об этой стезе не мечтал, хоть в целом и понимал важность военных знаний в эти неспокойные времена, и, если бы Мария Федоровна побольше общалась со своим сыном, она бы, вероятно, об этом знала.

— Матвей Иванович, — после очередного выверта, связанного с изъятием у ребенка шахмат, имеющего для меня совершенно туманные цели, я попытался поговорить со старым — ему тогда было уже за пятьдесят, что для этого времени — очень прилично — служакой, что называется, по душам. — Давайте попробуем пообщаться как взрослые люди.

Мое предложение, судя по отразившейся на лице Ламсдорфа гримасе, отклика у него в сердце не вызвало. Естественно, учитывая полученное высочайшее разрешение — это мамА постаралась — применять к младшим детям воспитательные меры физического характера, попросту пороть розгами на свое усмотрение, позиция воспитателя в данном конфликте выглядела куда более крепкой.

— Ваше высочество, все мои действия направлены исключительно вам на пользу. Вам и вашему брату, — служаку было так просто не пробить. Самое смешное, что я искренне не мог понять, что Матвей Иванович в действительности от меня хочет. Он декларировал, что поставлен дабы способствовать успехам великих князей на ниве постижения наук. Учитывая, что мне в тот момент едва исполнилось четыре, а брат вообще только-только отпраздновал свой первый день рождения, звучало это утверждение откровенно идиотски. Тем более, что местную школьную программу — большую ее часть, французский или там закон Божий приходилось учить с ноля — я мог сдать экстерном не слишком при этом напрягаясь, а заодно и совершив по пути несколько выдающихся научных прорывов, которые, впрочем, все равно пока никто не был в состоянии оценить. В плане моральности и духовности, которые неразрывно следовали в этом времени бок о бок с религией все тоже было более чем хорошо: работая на свою легенду, я каждый день проводил по полчаса в дворцовой часовне и честно отстаивал все праздничные и воскресные службы, чем немало, надо заметить, удивлял родичей, такой ярой воцерковленности не проявлявших. В общем, скорее всего, воспитатель чувствовал, что авторитет его у воспитанника не слишком высок и пытался, таким образом, закрепить свое лидирующее место «в стае», только и всего.

— Понятно, Матвей Иванович. Я вашу позицию понял. По хорошему выстраивать отношения вы не хотите. Что ж имеете право, — я, немного задумавшись, протарабанил по столешнице несложный ритм на манер «Спартак-чемпион». Мы сидели в моих покоях за писчим столом у окна. Вернее, я сидел за столом, а Ламсдорф пристроился в кресле рядом. — Тогда давайте я обрисую вам наши перспективы в случае, если мы не договоримся по-хорошему и перейдем в состояние открытой войны.

— Давайте, — общение со мной каждый раз вызывало у генерала совершенно неприкрытый разрыв шаблона. В конце концов не часто встречаются четырехлетки, читающие классические философские труды, играющее в шахматы, постоянно записывающие свои мысли в личный блокнот и глобально способные вести разговор со взрослыми на равных.