Николай и Александра

После окончания курса Петербургского университета в 1905 году А. Ф. Керенский стал известной фигурой. Он прославился своими выступлениями в защиту политических заключенных в разных уголках России. Хотя его аргументы и достигнутые им успехи были зачастую не по душе правительству, по его словам, на него не оказывалось никакого давления. «Никто не мог удалить нас из зала суда, никто не мог нас даже пальцем тронуть», – вспоминал он. То же справедливое отношение было проявлено властями и при расследовании ленских событий. «Правительственная комиссия во главе с сенатором Манухиным разместилась в одном из домов поселка, а через улицу в другом доме находилась штаб-квартира нашей. Обе комиссии проводили опросы и перекрестные допросы свидетелей. Обе фиксировали показания служащих и готовили отчеты… Администрация прииска была раздосадована нашим вмешательством, однако ни сенатор, ни представители местных властей не чинили нам препятствий. Напротив, мы встретили полное понимание со стороны генерал-губернатора Восточной Сибири Князева». В своем докладе Керенский решительно осуждал действия полиции, и министр внутренних дел вскоре вынужден был подать в отставку.

С Ленских приисков для участия в выборах в 4-ю Государственную думу Керенский направился в Поволжье. Известный избирателям своей критикой в адрес правительства, он был избран и два предвоенных года разъезжал по стране, произнося речи, устраивая встречи с избирателями и проводя «напряженную организаторскую и революционную работу… «Вся Россия, – писал он, – была покрыта сетью рабочих и либеральных организаций – кооперативов, профсоюзов, рабочих кружков». Агитаторам не надо было даже скрываться. «В те дни такой человек, как я, откровенно враждебно настроенный по отношению к правительству, мог ездить из одного города в другой и беспрепятственно выступать на собраниях. На этих собраниях я резко критиковал правительство… Руководителям царской Чека даже не приходило в голову посягнуть на мою парламентскую неприкосновенность».

Старания Керенского и ему подобных деятелей дали свои результаты. В 1913 году, когда праздновалось трехсотлетие Дома Романовых, в стачках участвовало 700 000 русских рабочих. К январю 1914 года число их достигло миллиона. Столкновение между нефтяниками и полицией произошло на Бакинских нефтяных промыслах. Как это часто бывало, на подмогу полицейским прибыли казаки. К июлю 1914 года количество бастующих увеличилось до полутора миллионов. В Петербурге бастующие били витрины магазинов, сооружали баррикады на улицах. Граф Пурталес, германский посол, неоднократно заверял кайзера в том, что Россия, охваченная подобного рода беспорядками, не готова к войне.

Близился конец старого мира. После трехсот лет царствования династии Романовых над императорской Россией сгущались грозовые тучи.

Глава девятнадцатая Долгое лето 1914 года

К весне 1914 года девятилетний цесаревич в достаточной мере оправился от недуга, поразившего его полтора года назад в Спале. Нога у него выпрямилась, и, к радости родителей, мальчик почти не хромал. Желая отпраздновать выздоровление сына, однажды майским утром Николай Александрович решил отложить все свои дела и отправиться с ним в горы. В прогулке в окрестностях Ливадии должны были участвовать одни лишь мужчины. Алексей был в восторге.

После завтрака были приготовлены два автомобиля. В первом находились цесаревич с отцом, Пьер Жильяр и офицер с яхты «Штандарт», во втором – матрос Деревенько и лейб-казак. Вздымая клубы пыли, оба автомобиля стали карабкаться по склону поросшей соснами горы, поднимавшейся над Ливадийским дворцом. Пунктом назначения была огромная ржавого цвета скала, называвшаяся Красным утесом. Оттуда открывался великолепный вид на равнины, белоснежные дворцы и бирюзовое море, расстилавшееся внизу. После второго завтрака небольшой караван, спустившись по северному склону, оказался там, где оставались участки еще не растаявшего снега. Алексей попросил отца задержаться на этом месте. Государь согласился. П. Жильяр вспоминал: «Он [наследник] бегал около нас, играя и резвясь, катаясь в снегу и поднимаясь, чтобы вновь упасть в снег. Император с нескрываемым удовольствием следил за прыжками Алексея Николаевича». Хотя время от времени он напоминал сыну, чтобы тот был осторожнее, было видно, что царь убежден: муки, какие мальчик испытал в Спале, остались позади.

«День клонился к концу, – продолжал Жильяр, – и мы сожалели о предстоящем нам возвращении домой. Император был весел в продолжение всей поездки, и чувствовалось, что этот свободный день, посвященный сыну, доставил большую радость и ему самому. Он на несколько часов отвлекся от государственных забот».