Николай I

Впрочем, хивинцы вернули всех русских пленных, в том числе подобранных в степи, а хивинский хан издал фирман (указ) о запрещении не только ловить русских, но и покупать их у разбойников [381].

Перовский принял всю вину за неудачу похода на себя и отправился в Петербург, чтобы объясниться с императором (при этом выхлопотал у него награды участникам похода). Он представил Николаю подробный отчёт, где подчёркивал, что всё сделанное за девятилетнее управление краем сделано во исполнение высочайшей воли: «Генерал-адъютант Перовский имеет счастье повергнуть на усмотрение Вашего императорского величества несколько удачных исполнений Высоких предначертаний Ваших: многочисленные сословия, угнетённые долговременным беспорядком, устроены; правительственные места губернии по мере возможности улучшены; полицейскими мерами обеспечена безопасность края, не раз возникавшие волнения прекращены скоро и прочно; положено начало исследованию естественных богатств и правильному пользованию ими, приступлено к развитию промышленных средств; преобразованы военные силы; устроена линия; приобретено около 6 мил<лионов> плодородной земли; водворено спокойствие в степи; открыты дипломатические сношения с среднеазиатскими ханствами; сделаны опыты к распространению русской торговли в Туране. Но всё это есть только заря полнейшего устройства» [382].

Последствия турецкой раны и недуги Хивинского похода Перовский залечивал за границей. По возвращении в Петербург он занял место в Государственном совете, но его тянуло на Восток. Однажды Николай обратил внимание на сумрачный и молчаливый вид Перовского:

— Что с тобой, Перовский? Не болен ли ты?

— Скучаю, ваше величество, по своим казакам.

— В Оренбург хочешь?

— Полетел бы хоть сейчас!

Двадцать первого марта 1851 года генерал-адъютант Василий Перовский получил рескрипт о назначении на должность генерал-губернатора Оренбургского и Самарского и командующего отдельным Оренбургским корпусом. Началось новое, на этот раз хорошо рассчитанное и успешное продвижение на юг. Русская граница продвинулась в степи на расстояние от 600 до 1500 вёрст. Казахи Большой Орды вошли в состав империи. В большой исторической перспективе это можно даже назвать, вслед за историком Андреасом Каппелером, «собиранием земель Золотой Орды» [383]. 22 июня 1854 года последовал указ императора Николая I о распространении на казахов общих законов Российской империи [384]. К тому времени Перовский взял под контроль кокандскую крепость Ак-Мечеть (ставшую фортом Перовский), укрепился на Сырдарье и пустил по Аральскому морю первые пароходы. Именно Перовский, по мнению потомков, «проложил для России пути в Среднюю Азию» [385].

* * *

Ещё один уникальный деятель, Николай Николаевич Муравьёв, был поставлен императором в генерал-губернаторы Восточной Сибири и Дальнего Востока. Известный путешественник и этнограф Михаил Иванович Венюков, начинавший службу при Муравьёве, считал, что «для Восточной Сибири "век Муравьёва" был тем же, чем век Екатерины II для всей России и век Людовика XIV для Франции» [386]. «Небольшого роста, нервный, подвижный, — писал о Муравьёве Иван Александрович Гончаров, — ни усталого взгляда, ни вялого движения… Какая энергия! Какая широта горизонтов, быстрота соображений, неугасающий огонь во всей его организации, воля, боровшаяся с препятствиями!»

Такой непримиримый критик николаевской системы, как Михаил Бакунин, лично знавший Николая Муравьёва-Амурского, писал: «Есть в самом деле один человек в России, единственный во всём официальном русском мире, который высоко себя поставил и сделал себе громкое имя не пустяками, не подлостью, а великим патриотическим делом. Он страстно любит Россию и предан ей, как был ей предан Пётр Великий. Он хочет величия и славы России» [387].

Блестящий выпускник Пажеского корпуса, Муравьёв участвовал в войнах начала николаевского царствования. Он получил во время службы на Кавказе значительный опыт и пулю в правую руку (до конца жизни раненую руку приходилось время от времени нянчить на перевязи). «Солдат любил, как братьев, а они его тоже любили и уважали, а с офицерами был грубоват, требовал благоразумия и энергии, наипаче своих свитских. Терпеть не мог "точно так" и "не могу знать"».