Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

Секунданты условились, что местом дуэли будет Новая Деревня, то есть район печально известной Черной речки. С трудностями нашли дуэльные пистолеты — старинные, с выгравированными фамилиями всех, кто на них дрался. Решено было провести дуэль рано утром. Князь Шервашидзе вспоминал: «…я был очень напуган, и в моем воображении один из двух обязательно должен быть убит. Тут же у меня явилась детская мысль: заменить пули бутафорскими. Я имел наивность предложить это моим приятелям! Они, разумеется, возмущенно отказались. Я поехал к барону Мейендорфу и взял у него пистолеты…»

Секунданты не прекращали попыток изменить условия дуэли. Ясно, что с пяти шагов Гумилёв не промахнется и, если будет стрелять первым, убьет Волошина. В то же время условия — стрелять по команде одновременно — не оставляли шансов никому из дуэлянтов. Как признавался Толстой, с большим трудом под утро в ресторане «Альберта» удалось уговорить секундантов Гумилёва остановиться на пятнадцати шагах. Секунданты согласились, но Гумилёв категорически отказывался идти на какие-либо уступки. Только через сутки его удалось уговорить, объяснив, что для такого опытного стрелка, как он, и пятнадцать шагов — не расстояние. Дуэль была назначена на утро 22 ноября.

На ночь перед дуэлью Гумилёв остался на «башне». Рано утром, помолившись, он вверил свою судьбу Господу Богу.

Если во времена Пушкина на дуэль ехали в карете, то теперь оба противника отправились на Черную речку на автомобилях. Стояла сырая слякотная погода. По дороге в Новую деревню талый снег сыграл злую шутку с автомобилем Гумилёва и его секундантов. Он застрял в каком-то осевшем сугробе. Вскоре его догнал автомобиль, в котором ехал Максимилиан Волошин. Толстой позвал дворников с лопатами. Общими усилиями секунданты вытащили автомобиль из сугроба. Зноско-Боровский провалился в снег и потерял свою калошу. Гумилёв же за всем наблюдал спокойно и невозмутимо, стоя рядом на дороге. Наконец автомобиль заурчал, и дуэлянты двинулись к Новой Деревне.

За городом автомобили оставили у дороги, около занесенной снегом свалки и пошли к месту дуэли через поле. Распорядителем дуэли был выбран граф Алексей Толстой. Позже он вспоминал: «Когда я стал отсчитывать шаги, Гумилёв, внимательно следивший за мной, просил мне передать, что я шагаю слишком широко. Я снова отмерил пятнадцать шагов, просил противников встать на места и начал заряжать пистолеты. Пыжей не оказалось, я разорвал платок и забил его вместо пыжей, Гумилёву я понес пистолет первому. Он стоял на кочке, длинным, черным силуэтом различимый в мгле рассвета. На нем были цилиндр и сюртук, шубу он сбросил на снег. Подбегая к нему, я провалился по пояс в яму с талой водой. Он спокойно выжидал, когда я выберусь, — взял пистолет, и тогда только я заметил, что он, не отрываясь, с ледяной ненавистью глядит на В., стоявшего, расставив ноги, без шапки. Передав второй пистолет В., я по правилам в последний раз предложил мириться. Но Гумилёв перебил меня, сказав глухо и недовольно: „Я приехал драться, а не мириться“».

Что думал поэт, когда у него в руках оказался пистолет? Возможно, он вспомнил пушкинскую дуэль и Дантеса? Но Пушкин дрался за честь жены, своей «косоглазой Мадонны», которую боготворил. А он вынужден был драться за свою честь. За день до дуэли, при встрече, он понял, как он глубоко заблуждался, обожествляя эту маленькую женщину, по-своему несчастную. Он ее не ненавидел, он просто вычеркнул ее из своей жизни в тот миг, когда поднял дуэльный пистолет. Пятнадцать шагов теперь отделяли его от всего того, что осталось позади. Он поднял пистолет, когда услышал слова Толстого: «Раз… два…» В этот момент секундант Гумилёва Кузмин от волнения сел прямо в талый снег и заслонился цинковым хирургическим ящиком. Он уже представлял, как сейчас прольется кровь, и закрыл глаза. Толстой крикнул: «Три!» Гумилёв выстрелил. Волошин поднял пистолет тоже на счет три и нажал на спуск, но выстрела не последовало. Волошин проговорил в волнении: «У меня была осечка!» Позже он вспоминал: «…Гумилёв промахнулся, у меня пистолет дал осечку. Он предложил мне стрелять еще раз. Я выстрелил, боясь, по неумению своему стрелять, попасть в него. Не попал…» Гумилёв, побледневший, видимо, приготовившийся уже к смерти и желавший ее (все-таки это лучше: умереть на дуэли, чем покончить жизнь самоубийством), крикнул: «Я требую, чтобы этот господин стрелял!»

Перед тем как выстрелить второй раз, Волошин спросил Гумилёва: «Вы отказываетесь от своих слов?» Гумилёв гордо и внятно ответил: «Нет!» Волошин выстрелил во второй раз — и снова осечка. Либо Всевышний хранил Гумилёва, либо бес Габриак издевался над Волошиным.