Николай Ге

В гостиной сельского дома Ге до самой смерти хозяина висели на стене портреты Герцена, Салтыкова-Щедрина, Некрасова, Тургенева, Пыпина. Проданные портреты Ге заменил копиями. Он не хотел расставаться с теми, кого написал. Это были по-прежнему свои люди. Конечно, из портретов, сделанных в Петербурге, исчезла интимность ранних работ, их семейственность что ли, но вот это личное — портрет «для себя» — осталось. Громадную разницу порой не осознаешь, но чувствуешь, когда читаешь дневник, писанный исключительно для себя, и дневник, который, по предположению автора, могут прочитать другие. Хотя оба дневника искренни и откровенны.

Но Ге — общественный человек; он понимает, что «художник обязан передать образы дорогих людей соотечественников» — в этом смысле он писал «не для себя, а для общества». Он долго не отдавал портретов, они стали частицей его самого, но имел ли он право лишить общество Герцена, Костомарова, Салтыкова-Щедрина, запечатленных его кистью? А тут еще Третьяков. «Вы двадцать лет собираете портреты лучших людей русских, и это собрание, разумеется, желаете передать обществу, которому одному должно принадлежать такое собрание», — пишет Ге Третьякову.

Третьяков просит продать некоторые портреты. Ге наконец решился, но не продать, конечно: «Возьмите в свою коллекцию портреты готовые и все те, которые я надеюсь еще написать, пусть они достанутся обществу согласно общему нашему желанию. — Никаким тут вознаграждениям нет места…»

Ге хотел только оставить за собой право собственности на портреты до тех пор, пока собрание Третьякова не будет подарено городу (либо «для себя», либо «для общества» — и никаких промежуточных звеньев). Но передача портретов Третьякову почему-то не состоялась. А через несколько лет между Ге и Третьяковым начинается переписка о продаже портретов.

Ге в деревне. У него семь тысяч долгу — он должен Третьякову, Сырейщиковым, Костычевым, должен родственникам Анны Петровны, — а денег нет и ждать неоткуда. Третьяков по-прежнему готов купить портреты. В денежных делах Ге человек аккуратный. Он страдает оттого, что не может вернуть долги.

«Несмотря на самое затруднительное время для меня в настоящем, я сделал все, чтобы быть аккуратным», «я немедленно известил, что согласен на всякие уступки, только бы возможно скорее были представлены необходимые деньги — я имел в виду долг мой Вам и другой такой же», «я не извиняю себя, но прошу снисхождения… во всяком случае, я употребляю все старания, не медля ни одной минуты, погасить свой долг»^[31]. Это из письма Ге к Третьякову.

Наконец он решается погасить свой долг портретами. Для него это не денежный — моральный вопрос: «Я не говорил фразы или пустые слова, когда говорил, что желаю отдать даром эти вещи…» Но, «несмотря на все мои усилия, я не могу достигнуть того положения, чтобы сделать такой подарок обществу… Что делать — я откажусь от чести подарить обществу, или, лучше сказать, я передам Вам это удовольствие, а Вы за то поможете мне выйти из того положения тяжелого, в каком я нахожусь».

Ге предлагает Третьякову пять портретов — Герцена, Костомарова, Салтыкова-Щедрина, Некрасова, Потехина. Для него это — не «отдельные изображения», а круг близких людей. «Я не могу их дробить!» Но Третьякову нужны только три. В цене они тоже не сразу сходятся. Третьяков предлагает на пятьсот рублей меньше, чем просит Ге, а Ге никак не может уступить — для него вся соль продажи в том, чтобы погасить долг. Ге прибавил к портретам Герцена, Костомарова, Потехина еще и сделанную им копию с портрета Пушкина работы Кипренского. Ге напоминает Третьякову: «Вы меня спрашивали после покупки картины „Петр с Алексеем“, не думаю ли я, что цена была назначена нами ниже настоящей. — Я, как Вы помните, отвечал, что нет, что я считаю ее хорошею для меня. Так как Вы могли думать, что цена несколько мала, то я в свою очередь теперь полагаю, что я спрашиваю более настоящей цены, и утешает Вас в этом случае, что зато при приобретении картины Вы имели утешение, что картина приобретена, во всяком случае, недорого. Насколько Вам приятно приобресть недорого, настолько мне утешительно продать возможно дорого в настоящем моем положении».

Ге не напомнил Третьякову всех подробностей покупки «Петра и Алексея». Третьяков увидел картину еще в мастерской и тут же сказал, что возьмет. А на вернисаже царь просил «оставить за ним» «Петра и Алексея». Ему не посмели доложить, что картина продана, бросились уговаривать Ге. Но Ге — человек слова: государю придется удовлетвориться копией^[32]. В письме Крамского, отправленном через несколько месяцев, читаем: «Николай Николаевич делает копию с „Петра“ для его величества».