Николай Амосов

Амосовский отдел биокибернетики к 1963 году уже работал на полную мощь, имелся двухэтажный лабораторный корпус, в котором работали около 50 сотрудников, была первоклассная экспериментальная физиология. Приняли решение построить сначала малую камеру 1,5 на 2 метра, пока проектируют большую, чтобы экспериментировать и пробовать лечить больных. При удачном развитии дела – проводить простые операции. Было лето, задумали поставить ее на открытой веранде. Завод «Большевик» быстро спроектировал и изготовил требуемую камеру.

Но… Была допущена одна очень важная ошибка. Инженеры выполнили камеру под кислород, а не под воздух, что требовало совсем других правил техники безопасности.

Эксперименты в камере шли полным ходом, работали молодые сотрудники. Никого не принуждали, все шли добровольно. Больные дети с тяжелейшими пороками сердца чувствовали себя очень хорошо, синева и одышка исчезали. Сделали маленькую операцию очень тяжелому мальчику, невозможную по тяжести состояния в обычных условиях. Амосов проверял все на себе: «Я тоже провел два сеанса в камере, хотел проверить самочувствие. Казалось – хорошо».

Но потом настал ужасный день.

Амосов писал об этих событиях: «Утром на конференции я рассказывал о поездке в Рим на конгресс хирургов. Было что сказать про Рим и хирургию. Все шло мирно. Часов в 11 слышу истошный крик в коридоре. Зовут меня: камера взорвалась! Лестницы, коридоры. Пока добежал с третьего этажа на улицу на веранду… минута? Три? Застаю картину: бочку поливают водой, кругом пар, из открытого люка валит жаркий дым. Кто-то полез в камеру, кто-то расстелил простыни на полу, принесли носилки. Прошло, может быть, пять минут. Извлекли. Сгоревшие волосы, черные лица, лоскуты одежды. Положили на носилки, на стерильные простыни. Видно, что живые, но без движений, шок. Вспомнились картины с войны – взрывы, пожары. Но теперь мы умнее, существует реанимация. Обезболить, наркоз. Интубация – искусственное дыхание, гортань поражена жаром. Капельные вливания жидкостей. Потом уже обработать ожоги и забинтовать.

Смутная надежда: а вдруг? Нет. Чудес не бывает. 100 %-ный ожог, третья степень. Разве вспомнишь мысли, которые тогда были? Наверное, об убийстве, о родных, ответственности, куда сообщать, что говорить. Страх был, не мог не быть. Небось и хитрость подкрадывалась, оправдаться.

Ссылки на полезность. И противоположная мысль: „Виноват, искупай!“».

Те, кто были снаружи, рассказывали, что поначалу все шло нормально, открыли кран на кислородном баллоне, подняли давление, лабораторная собака спала, в окошко выглядывали девочки-аспирантки, занятые в опыте, смеялись. Потом внезапно прогремел взрыв! Вырвало предохранительный клапан, повалил дым и огонь. Позже установили причину взрыва, из камеры вытащили обгоревший прибор оксигемометр, измеритель насыщения кислорода, – единственный электрический прибор, в котором был ток ничтожного напряжения. Поначалу сомневались в его безопасности в условиях камеры, но он был необходим. Амосов разрешил его использование. Ошибка состояла в том, что в перенасыщенной кислородом атмосфере даже незаметная искра приводит к взрыву. Об этом тогда никто не подумал.

Амосов был бескомпромиссен: «Существует закон – поставщик техники отвечает за ее безопасность, предлагая правила использования и контроля. Прокурор это потом подтвердил. За всеми этими фразами сквозит подсознательное желание оправдаться. Наверное, так и было. Но внешне ничем не проявил: – Я виноват!»

Обе девушки, работавшие в камере, погибли. Было следствие. Амосов снисхождения не просил, создавалось впечатление, что он даже настаивает на самом строгом расследовании, он признавал свою вину и был готов ко всему, но: «для меня последствий взрыва не было. Только в памяти отложилась вина и неполноценность. Если бы верил в Бога, сказал бы: это Он меня наказал и спас. И ведь не в первый раз! Тем не менее, судить могли: виноват в халатности. Морально я был готов к этому. Может быть, даже хотел, для компенсации вины».

И в том же 1963 году профессор Амосов первым в Советском Союзе осуществил протезирование митрального клапана сердца. Однако в те годы еще не было совершенных материалов для его изготовления, а те, что имелись, провоцировали образование сгустков крови внутри сердца. Когда на Западе появились противотромбные пластмассы, некоторые инженерные решения Амосова были использованы для создания искусственных сердечных биоклапанов (в 1998 году такой клапан вошьют в германской клинике Reiner Korfer в сердце самого Николая Амосова).

Уже в 1965 году Амосов придумал и впервые в мире внедрил в практику антитромботические протезы сердечных клапанов. Медицина совершенствовалась.