Николай Александрович Добролюбов

Станкевич, подчеркивал Добролюбов, очень хорошо понимал нелепость насильственной добродетели. Он твердо сознавал, что человек может удовлетвориться не иначе как полным согласием с самим собою и что искать этого удовлетворения и согласия всякий не только может, но и должен. Заслуга Станкевича заключается в том, что он сумел в условиях своей жизни максимально развить в себе человеческие элементы, т. е. сумел в себе развить восприимчивость к благу жизни, высшим выражением которой является жизнь для других, наслаждение чужой радостью, чужим счастьем. Заслуга Станкевича заключается и в том, что он был человек действительно честный и высоконравственный в своей жизни. «Мысль и чувство и сами по себе не лишены, конечно, высокого реального значения, — пишет Добролюбов, — поэтому простая забота о развитии в себе чувства и мысли есть уже деятельность законная и небесполезная. Но польза ее увеличивается оттого, что вид человека, высоко стоящего в нравственном и умственном отношении, обыкновенно действует благотворно на окружающих, возвышает и одушевляет их» (3, 2, 395).

Станкевич, по определению Добролюбова, был натурой по преимуществу созерцательной. Поэтому он не боролся со злом, а просто удалялся от него. Он это делал, не видя возможности уничтожить зло, не находя в себе достаточных средств для этого. Такой поступок не может вызвать осуждения, полагал Добролюбов, потому что Станкевич, удаляясь от зла, не мирился с ним, поступал так не из трусости или корысти. Более того, замечает критик, «при обстоятельствах, менее благоприятных для спокойного саморазвития и самосовершенствования, при существовании непосредственных враждебных столкновений с миром Станкевич не побоялся бы отстаивать свои убеждения и действовать против злых в пользу добрых…» (там же). Последнее замечание очень важно, так как показывает особенности понимания Добролюбовым причин появления в обществе высоконравственных людей, вступающих в борьбу с «фальшивыми отношениями» общества. Число борцов против самодержавия и крепостничества в России 50—60-х годов постоянно увеличивалось, несмотря на трудные условия борьбы.

Жизнь Станкевича стала для Добролюбова центральным звеном в исследовании проблемы нравственного образа личности.Именно с ним должны сопоставляться те деятели, для которых, по мнению Добролюбова, характерен разрыв долга и естественных стремлений, деятельность которых не может получить высокой оценки и даже может быть признана безнравственной. Кроме ярко выраженных антиподов нравственно целостному человеку, например нравственных уродов, представленных в пьесах А. И. Островского, Добролюбов рассматривает и как бы сопоставляет со Станкевичем некоторых героев, поступки которых на первый взгляд как будто бы подобны поступкам последнего. Мы имеем в виду «благонамеренных юношей» и Обломова.

Объясняя свое отношение к «благонамеренным юношам», Добролюбов писал, что их прекрасные стремления, пока они остаются только стремлениями, лишены какого-либо практического значения. Все эти прекрасные стремления есть следствия естественных потребностей человека. Прекрасные понятия героев повестей обычно представляют в критике как нечто особенное, высшее, а если «посмотреть просто и беспристрастно, — говорит Добролюбов, — то окажется, что желание избавиться от стеснений и любовь к самостоятельной деятельности так же точно неотъемлемо принадлежат человеку, как желание пить, есть, любить женщину» (3, 6, 198). С какой же стати требовать симпатии к такому человеку, признавать особой заслугой выражение естественных, неизбежных требований его организма? Поэтому истинную оценку людям можно дать только на основе их деятельности, конкретных фактов. Отсюда, «требуя от людей дела, — говорит Добролюбов, — мы строже можем допрашивать всяких мечтателей… и по допросе окажется, что мечтатели эти — весьма ничтожные люди» (3, 6,199). Последние слова содержат прямую нравственную оценку «благонамеренных юношей», в которых не трудно узнать характерные черты русских либералов 50—60-х годов. Эта оценка диаметрально противоположна оценке нравственных достоинств Станкевича, хотя заслугой последнего, утверждал Добролюбов, было именно развитие естественных стремлений, «гармония его существа с требованиями чистой нравственности» (3, 2, 387).

Станкевич силою размышлений и самостоятельных наблюдений дошел до сознания ложности того, что всеми окружающими выдавалось за истину. Однако в случае с «благонамеренными», по мнению Добролюбова, такой внутренней работы не происходит. «Человека, сознавшего ложность настоящего порядка и упорно, неотступно добивающегося истины, нового Фауста никто нам и не думал изображать…» (3, 6, 199).