Ничейный час

— Жалко, что ты уедешь, — сказала она. — А то со мной никто не играет. Все большие, а я маленькая. — Вирранд уже знал, что ее мать умерла родами. — А теперь совсем будет некому. Йерна-то умер…

— Как? — только и сумел выдавить Вирранд.

— Когда тебя шилохвост ударил. Он тебя так ударил, так ударил! Прямо в плечо, сверху вниз, как ножом! А Йерна стал тебя оттаскивать, когда зверюга тебя загрызть хотела. Ну, вот, его и покусали. Он кровью истек.

Девочка вздохнула.

— Берайя потом добил шилохвоста, ты не бойся, он за Йерну отомстил. — Девочка помолчала. — А Берайя так плакал, так плакал. И я тоже плакала, очень — очень…

— Ты иди, — сказал Вирранд. — Тебя уже, наверное, ищут, а мне надо одеться.

— Я потом приду, когда лепешек испекут. Я тебе принесу, чтобы в дорогу.

— Они подсохнут и будут грызные.

Оба засмеялись.

На третью ночь пути пошел снег. Легкий и нежный. Крупные редкие снежинки медленно опускались на рукав и некоторое время лежали там, пронзительно прекрасные и столь же пронзительно недолговечные. Чувствительность руки потихоньку восстанавливалась. Иногда это было крайне неприятно — приступы острой горячей пульсирующей боли пронизывали тело от шеи до кончиков пальцев. Хорошо, что приступы были нечасты и коротки. Но накатывали внезапно, и Вирранд не всегда успевал взять себя в руки. Потому пока он не мог ехать верхом, а лежал в повозке, облокотившись на здоровую руку и зарывшись в мех. Смотрел сквозь откинутый кожаный полог в ночное небо — то снежное, то прозрачно-звездное, но всегда оттененное красным. И все равно оно было прекрасным. Вирранд впервые после долгих лет просто смотрел в небо и ощущал его бесконечную глубину и огромность мира под этим небом. И все его заботы, и думы, и дела этого мира казались такими ничтожными и суетными, что ему становилось жутко. "Неужели мы так мелки в снах богов? И нам нечего надеяться на их помощь? И все эти древние легенды — просто сказки, не более, и барды ошибаются?" Ему вспомнилась госпожа Мирьенде. Хорошо, что растерзали уже мертвое тело, такое прекрасное тело. "Хорошо". Как страшно, что такое — хорошо. А она была так красива, так умна, так обольстительна… Может, стоило послушаться ее? Стоило объявить свою власть до прихода короля?

И госпожа Мирьенде была бы жива. Или все кончилось бы еще хуже?

Да что гадать. Делай, что должно, и будь что будет.

Приступ боли снова прорезал руку, Вирранд стиснул зубы, чтобы не зарычать, и лег, охваченный слабостью. Когда боль отпустила, и он снова смог видеть, его взгляд сам собой вернулся к ночному небу, ввысь, к спокойствию.

***

Тийе продрогла до костей. Вряд ли ее видно с дороги, но страх тяжелой лапой вдавливал в ледяную грязь, в мокрый снег. Она прислушивалась к страху. Когда он вдруг прыгал ей на спину, она пряталась. Может, потому и оставалась жива до сих пор. По дороге идти было страшно. По дороге ходили Белые, Юные, все с тенями. Или просто отряды из столицы, но при них всегда бывал слухач. Правда, в таких отядах были лишь взрослые люди.

И тварям, и зверям хватало падали, так что ее, скорее всего, не сожрут. А падали было много. Тийе сама чувствовала себя падальщицей. Потому, что шла следом за отрядами, а отряды выискивали оставшиеся поселки, не ответившие на призыв принцессы. А когда их вырезали, там можно было найти еду.

И еще она дорезала тех, кого оставляли за собой Белые. Это было правильно. Потому, что им перебивали руки и ноги и бросали так у дороги.

И к ним выходили твари. Твари почему-то не ходили по Королевскому кольцу и старым дорогам.

В первый раз посмотрев на пир тварей, Тийе вышла и дорезала тех, кто еще подавал признаки жизни. Так было правильно. А теперь она не дожидалась тварей. Как только Белые уходили, она выбиралась из своего укрытия, дорезала живых — быстро набила руку — находила еду, если она оставалась. И быстро уходила.

Те, кого она добивала, иногда даже благодарили ее.

Тийе старалась об этом не думать.

***

— Покажи-ка мне свою руку, господин хранитель Юга, — как всегда пугающе насмешливо говорил Науринья.

Они останавливались на ночевку — для Вирранда дневку — то под отрытым небом, то в укрытиях у охотников и пастухов, два раза гостили в малых холмах. В таком холме они остановились и сейчас. Здесь было людно, тепло, шумно и тесно. Для самых почетных гостей выделили комнаты, а простым воинам пришлось спать где попало. Зато угощение было обильным и сытным, а вино — густым и крепким.

— Знаешь, что это такое? — сказал Науринья, разворачивая кожаный сверток. Внутри лежало что-то похожее на костяную острогу.

— Нет.

— Это ядовитый шип. — Науринья взял длинную, острую плоскую кость с пилообразными краями. — Вот так шилохвост тебя ударил, сверху вниз. Между ключицами, вышло через подмышку. Повезло тебе. Мог вспороть легкое. Или сердце. Страшненькая штука? — Он осклабился.

У Вирранда от одного воспоминания мороз по коже прошел.

— Страшная.

Науринья осмотрел руку.

— Хорошо… Позволь, я еще немного ускорю дело.