Ничего святого

о женщинах, политике и пении,

и вообще по всем вопросам бытия.

(колесо оборзения)

Я очень с женщинами робок —

с родною мамой, например,

и не ору от диких пробок,

хоть заслужил проклятья мэр.

Не лезу в праведную драку,

в пикеты гордо не хожу.

Ни разу не кусал собаку

и не ловил под хвост вожжу.

И жизнь меня совсем сгноила —

просвета нету ни хера,

а надо б выбраться из ила

наверх, где слава и икра.

Раздвинуть прутья тесной клетки,

покинуть ровный серый строй...

Но нет же правильной таблетки,

чтоб выпил — и уже герой.

(мир труд май)

Я бесконечно одинок

на этом празднике труда,

ведь даже бритвенный станок

не запускал я никогда.

Не выполнял тяжёлых норм,

не рвался на высокий пост,

а зарабатывал на корм

созданьем и продажей звёзд.

(мизантропия)

Мир полон правильных людей

с большими крепкими тазами,

среди таких как ни твердей —

а к ночи изойдёшь слезами.

Локтями расчищая путь

к тарелкам с мясом и картошкой,

они мне разрывают грудь

огромной острой ножеложкой.

Ещё! ещё! вещей! понтов!

квадратных метров! кислорода!

Я к этой гонке не готов,

я выпадаю из народа.

Я не хочу их, не хочу,

пусть хорошо толпой в метро им,

бедром к бедру, плечом к плечу,

командой, стаей, крепким строем.

И их мораль всегда двойна,

я ими высосан и кинут.

Война, да здравствует война!

Пускай уйдут на фронт и сгинут.

(защитник Родин, к 23 февраля)

Поздравьте меня, Родины мои,

мои Отечества, богатые врагами!

За вас всё время я веду бои —

защитник с перебитыми мозгами.

И пусть я проливал не кровь, а желчь,

и от казармы ловко откосил —

зато пожар войны мешал разжечь,

границы размывая в меру сил.

(страх)

Я, защищая мертвецов,

кричал и сделался пунцов,

а им уже неведом срам,

они принадлежат мирам,

где нет ни эха, ни дождя,

и где, до высших тайн дойдя,

они забыли всё, что здесь —

и пафос, и мораль, и спесь,

и суету вокруг святынь,

и пустоту, куда ни кинь,

и страх, что словно сноп огня

прорвался криком из меня.

(диета № 5)

Организма не жалея,

пил кисель и ел желе я,

и теперь внутри меня

жидко булькает фигня.

А мужчина должен есть

рубероид, спирт и жесть.

В нём тогда не всхлип и дрожь —

стержень!

Бабой не согнёшь.

(гражданская позиция)

Когда-то был я гоношистым

наивным путинским нашистом.

Потом я встретился с Навальным

и стал креаклом либеральным.

А грянет старость утром мглистым —

тогда и стану коммунистом.

(благодарность)

Я был босяк и шантрапа,

я был сутулым толстым троллем,

а нынче посещаю спа,

держу здоровье под контролем.

Я нищебродствовал как панк,

опять же — музы, Афродиты...

Но отыскал надёжный банк

и взял доступные кредиты.

Я принимаю препарат,

рекомендованный Минздравом,

и мой интимный аппарат

стал отличаться бравым нравом.

Я мимо Саши по шоссе

спешу к священным узам брака,

ем шоколад и пью глясе,

звоню в спецслужбы, если драка.

Я застрахован — ни пожар

не страшен мне, ни даже яма,

в пакете — выгодный товар,

в душе — покой и строгость храма...

Спасибо, правильный пиар,

виват, наружная реклама!

(личное)

Решишь поэзией полакомиться вдруг ты —

иди на рынок на горе Парнас.

На всякий вкус там выложены фрукты —

и горький лайм, и терпкий ананас,

и множество увесистых арбузов

из разных сект, сообществ и союзов...

А у меня вот мания величия —

я приторный и мелкий. Личи я.

(чужой)

Я сделал пластику лица —

стал нос курнос и глаз раскос,

и если посмотреть с торца,

то сразу видно — эскимос.

Но если заглянуть под мех

и отряхнуть с надбровий снег —

поймёшь, сглотнув внезапный смех,

что я вообще не человек.

(автопортрет)

Да, я поэт, увы, не первой лиги —

не Быков, не Орлуша, не Вулых.

Никто мои не скачивает книги,

рецензий нет — и добрых нет, и злых.

Я не Гандлевский и не Полозкова,

и не пою, как Шнур или Макар.

Вишневский — да, хвалил, и что такого?

Я — самокат, а он — спортивный кар.

Ни разу не читал меня Ефремов...

Расслабься, Саша, сильно не психуй —

ты всё-таки придумал пару мемов.

А это, кстати, не собачий хвост.

(таких не берут...)

Из меня не вышло космонавта,

я до звёзд далёких не дорос.

Вот же был физрук, зараза, прав-то,

глядя, как бегу натужно кросс.

И напрасно инопланетянки

смотрят в небо, бросив женихов.

Не познать им кайфа русской пьянки,

не читать им этих вот стихов.

(судный день)

Простите, если что не так,

за «Курск», Помпею и Спитак,

за Катастрофу и Рейхстаг,

за рак, за войны и бардак.

Простите, что и глух, и слеп,

за тяжкий труд, за горький хлеб,

и что записки из Стены

так и не будут прочтены.

За всех попов прошу вдвойне,

ведь послушанье ваше Мне —

набор нелепых пантомим...

Самим придётся всё, самим!

 

(Анина птица)

От коготков до острых ушек

похожи на смешных старушек,

хлебнувших всякого с лихвой.

Забавно вертят головой,

глаза восторженно круглы,

во все глядевшие углы,

впитавшие всю мудрость мира...

Но пискнет где-то мышь-проныра —

и вниз со страшной силой ух!

Вот это зоркость! Это слух!

Вот это клюв из-под усов!

У сов.

(начало)

На дне рождения Пчелы Сова

Сыча так поразила лысого —

и поволокой, и повадкой,

и коготком, и гузкой сладкой,

что всей поляной мы сечём —

творится странное с Сычом.

Стал говорливым, плясоватым.