Ничего святого

Возможно, вы не понимаете, почему я просто не рассказал дяде Грише о том, как безбожно меня притесняют на Светлогорском проезде, почему не попросил спасти меня от всего этого.

Но я не мог это сделать.

Тогда не мог.

Я виделся с Гришей в лучшем случае раз в месяц, мы с ним проводили несколько часов, и зачастую большую часть этого времени я был предоставлен самому себе. Дядя много путешествовал, ездил по всему миру и вполне мог бы хоть изредка брать меня с собой. Хоть иногда. Но он этого не делал. Время, которое мы проводили вместе, он обычно посвящал различным вещам, интересным лично ему.

Если вспомнить, я не могу привести ни одного примера, когда мой дядя тратил бы время на меня.

Обыкновенно он вписывал меня в график запланированных дел, возводя меня в почётный ранг свидетеля деяний Григория Скуратова.

Всё это свидетельствовало скорее о полной его несостоятельности как родителя, да и очевидно было, что я был совершенно ему не нужен.

Я не виню его в этом, в конце концов, он не был моим отцом и ничего мне не был обязан. Он просто был моим опекуном – формальным опекуном.

Фактически же я воспитывался заботами эмоциональной матери, её строгого мужа, нескольких школьных учителей, которым было насрать на меня, и одноклассников, которые меня ненавидели.

Словом, жизнь моя удалась так же, как утро Курта Кобейна 5 апреля 1994 года.

Сказать дяде Грише о том, что меня унижают, попросить его заступиться, пресечь всё это?

Нет.

Во-первых, я не верил, что дядя сможет убедить Игоря и маму контролировать вспышки безудержного гнева, свойственные их горячим натурам. Скорее всего, после «серьёзного разговора» я получил бы острую порцию пиздюлей, что не слишком сильно меня устраивало.

Второй причиной моего молчания была твёрдая уверенность в том, что дядя Гриша, узнав о моих проблемах, едва ли загорится желанием их решить. Как я уже говорил, он был отнюдь не заинтересован в моей персоне, и единственное, что нас с ним связывало, – это кровное родство дяди с моим отцом. Кроме того, Игорь казался мне таким сильным, таким могущественным, что я был уверен: случись им с дядей Гришей подраться, тщедушный дядя непременно потерпел бы фиаско. Да и едва ли он, вообще, стал бы связываться с Игорем ради меня.

Несмотря на безразличное отношение ко мне со стороны дяди, я очень любил его общество и от души радовался всякий раз, когда мне выпадала возможность увидеться с ним.

Дядя был живым и свободным, он жил той жизнью, которой мечтал жить я, и каждая наша встреча была для меня возможностью прикоснуться к мечте, почувствовать её осуществимость.

Но я прекрасно понимал, что стоит дяде Грише отказаться мне помогать… нет, я ведь не собирался просить его о помощи…

Я понимал, что стоит ему спокойно выслушать мной рассказ, посочувствовать мне и потом ничего не сделать, – и я навсегда потеряю его. Всё останется как прежде: мы будем так же видеться раз в месяц или немного реже, будем ходить куда-то и иногда разговаривать, но я никогда не смогу относиться к дяде Грише по-прежнему: он перестанет быть моим героем, я перестану равняться на него, а значит, потеряю то единственное волшебство, которое маме с Игорем чудом не удалось вырвать из моей жизни.

Мне было отрадно думать, что, если я попрошу дядю спасти меня от несправедливых гонений отчима, он непременно заступится за меня. Много раз я рисовал в своём воображении, как во время очередного акта морального и физического насилия надо мной стальная дверь квартиры на Светлогорском проезде слетает с петель, дядя Гриша врывается внутрь, разбивает Игорю морду, попутно ломая ему несколько рёбер, а потом мы с ним уходим, чтобы никогда не вернуться в это место, которое я никогда не называл своим домом.

Это была самая счастливая и самая заветная из моих мечт, но стоило мне вернуться к реальности, и я сразу понимал, насколько она призрачна и мало осуществима.

Очень часто люди, имеющие возможность изменить жизнь, которая их не устраивает, не делают ничего для реализации своих желаний, потому что вероятность провала может лишить их последней надежды. Именно поэтому так мало людей добились того, чего так страстно желали. Правда такова, что для большинства обладание возможностью добиться своей мечты намного ценнее реальности, которую они могли бы создать, если б поверили в свои силы.

Каждый человек способен изменить свою жизнь. Каждому даётся шанс это сделать. Но человек – существо рациональное. Человек боится потерпеть крах и утратить свою мечту. Крушение всех надежд намного страшнее.

И потому слава храбрецам, которые находят в себе мужество во что бы то ни стало следовать зову сердца, – они пробиваются через тернии к звёздам, падают, теряют надежду, но всякий раз поднимаются и идут к своей цели, несмотря на невзгоды, трагедии и неудачи; и, в конце концов, они добиваются своего.