«Ничего особенного», – сказал кот

Никому не принадлежащие руки хватают меня за предплечья. В следующий миг справа и слева от меня оказываются двое мужчин. Оба одеты в белые комбинезоны, представляющие собой, как я теперь понимаю, нечто вроде униформы. На груди у них такие же эмблемы – веер стрел, расходящихся из одной точки, – как и у того, которого душили подвешенным в воздухе.

– Просим прощения, сэр, – говорит один. – Мы видели, как вы пытались помочь нашему товарищу, и благодарны вам за это. Но вы оказались не там, где следовало, и мы должны вернуть вас назад.

– Вы путешественники во времени или нечто в этом роде, да? – спрашиваю я.

– Нечто в этом роде, – отвечает второй. Он держит меня за правую руку. А свободной рукой он открывает какой-то продолговатый футляр, плавающий в воздухе рядом с ним. Судя по всему, набор инструментов. Внутри какие-то устройства, выглядящие так, будто они только наполовину там, а наполовину где-то еще. Блестящая трубка обвила мой торс, вторая – голову. – Но вы не беспокойтесь. Мы исправим все в мгновение ока.

Тут до меня дошло.

– Нет, – сказал я. – Ведь она здесь – неужели вы этого не понимаете? Клянусь, я буду держать рот на замке и не обмолвлюсь никому ни полсловом. Только позвольте мне остаться. Я уеду в другой город и никому не доставлю беспокойства. Те двое, что наверху, будут считать, что с ними приключилось нечто вроде коллективной галлюцинации. Только прошу вас, ради бога умоляю: позвольте мне существовать в мире, где Катерина не умерла.

Глаза его полны сострадания – ужасающего сострадания.

– Сэр, мы обязательно оставили бы вас здесь, если бы это было возможно.

– Готово, – говорит первый. Мир исчезает.

Итак, я возвращаюсь в свой пустой дом. Наливаю себе стакан вина и долго, очень долго смотрю на него. Потом встаю и опоражниваю его в раковину.

Проходит год.

Сейчас ночь, Катерина, и я стою в крохотном заднем дворике своего городского дома, глядя на звезды и узкий ломтик луны. Говорю с тобой. Я знаю, что ты не можешь услышать меня. Но я постоянно думаю о той странной ночи, и мне кажется, что в бесконечном настоящем бесконечной вселенной осуществляются все вероятности. Где-то ты счастлива, и это радует меня. В бесчисленном количестве других мест ты вдова и сердце твое разбито. Не может быть сомнений, что одна из тебя сейчас стоит в заднем дворе, точно так же как и я, смотрит на луну и воображает себе меня, говорящего эти слова. Потому-то я и здесь. И это будет правдой.

Если откровенно, боюсь, я мало что могу сказать. Я лишь хочу, чтобы ты знала, что я все так же люблю тебя и у меня все хорошо. Некоторое время было плохо. Но одного лишь знания о том, что где-то ты жива, достаточно, чтобы дать силы для жизни и мне.

Теперь я знаю, что ты на самом деле не умерла.

И, если это хоть немного поможет тебе жить, знай – я тоже.

Ухмылка затаившейся волчицы

Когда я была ребенком, нам с сестрой Сьюзен приходилось вставать очень рано, независимо от того, выспались мы или нет. Зимой, так вообще зачастую до рассвета, и поскольку наша спальня находилась в южном крыле дома и узкие окна смотрели на центральный двор и, следовательно, на север, призрачного розоватого света порой приходилось дожидаться часами, и нам приходилось умываться и одеваться, не понимая толком, проснулись мы или еще спим. Ничего еще толком не соображая, пошатываясь спросонок, мы рассказывали друг дружке свои сны.

Один сюжет я пересказывала Сьюзен несколько раз, пока она не потребовала прекратить. В этом сновидении я стояла перед главным входом в наш дом и смотрела на мраморный барельеф, где была изображена волчица, кормящая двух крошечных девочек (в реальной жизни у младенцев, которых она кормила, торчали маленькие пиписьки, по поводу которых мы с сестрой не уставали шутить), и смутно чувствовала, что что-то не так.

– Ты ведь ждешь не дождешься, когда я перестану прятаться, – прозвучал в моем ухе скрежещущий голос, – верно, дочка?

Я обернулась и без всякого удивления увидела рядом с собою волчицу, внушительная голова которой находилась на одном уровне с моей. Она была куда больше любого волка древней Земли. Засаленный мех вонял потом. Изо рта смердило падалью. По глазам было видно, что она вполне способна разорвать мне грудь и съесть сердце, не испытав ни малейших угрызений совести. И все же, по законам сновидений, я нисколько не боялась ее. Мне казалось, что я знаю ее так же хорошо, как и самое себя.

– Пора? – спросила я, не понимая толком, о чем говорю.

– Нет, – ответила волчица-мать, начиная таять в воздухе.

И я проснулась.