Ничего не случилось…

Дед в свое время недолго работал и в журналистике. Некоторые его выражения стали даже крылатыми — их использовали в своих речах государственные деятели и профсоюзные лидеры: «Мы будем до тех пор, пока остры клинки трех наших мечей: язык, культура, образование», «Знания — это сила, которая может противостоять любым войскам варваров, посему — учись, латышская молодежь!»

«Портрет маслом… Автор неизвестен…»

«Пусть остается! Кому он нужен? Все равно никто не купит!»

Так говорили между собой те, кто делал опись имущества в квартире Мелнавсов.

О других картинах, висевших здесь раньше, теперь свидетельствовали лишь темные квадраты и прямоугольники на выгоревших обоях да торчащие в стенах гвозди и крючки.

Снизу через приоткрытое окно доносился шум улицы.

Ималда поспешно отвернулась.

«Только не думать об ЭТОМ!»

Зеленая печь из декоративного кафеля в желтеньких розочках.

Большая широкая кровать. Резная, из карельской березы. Антикварная ценность.

«Хороший мастер… Хороший материал… — старший из составлявших опись мебели похлопал по изножью кровати. — Конец прошлого века…»

«В двадцатых годах в Риге делали копии не хуже зарубежных оригиналов…»

«Под Чиппендейла делали, а такие…»

«Делали… Такие тоже делали… Мне дядька рассказывал, он тогда в обивочной у Ратфельда столяром работал.»

«Конечно, умельцы-то и теперь найдутся, а вот с материалами… попробуй, достань… Кровать все же придется оставить…»

«Какая глупость! Раскомлектовать такую мебель! Без кровати комплект оценят втрое дешевле!»

«Не ломай голову! Да и, слава богу, в инструкции ясно сказано: не подлежит конфискации — по одной кровати и по одному стулу на каждого человека…»

«Все равно дурацкий закон! Можно купить три новых вместо этой, но не портить же комплект! Комплект — это ценность!»

Мебель вывезли, когда Ималда была в школе.

Вернувшись домой после уроков, она увидела квартиру примерно такой же, как сейчас. Только тогда мать сидела на краю кровати, мрачно уставившись в пол.

Лишь к вечеру она принялась за дело: рассортировала по кучкам одежду, потом сложила ее в большие ящики простого бабушкиного комода. Белье — в один, простыни и наволочки — в другой, полотенца и все остальное — в третий.

Алексис был на практике в море — их парусник совершал поход вокруг Европы.

«Ложись, доченька, сегодня ко мне на большую кровать… Хорошо, хоть ты со мной, а то и не знаю, что я с собой бы сделала… — сказала мать, а немного погодя: — Какую жуткую чепуху я болтаю, не слушай!.. У меня же ты и Алексис, работа и крыша над головой — значит, есть все, что нужно человеку!»

Ималде тогда было тринадцать лет, матери — тридцать семь.

Девушка храбро пересекла свою комнату и вошла в заднюю.

В такую же запущенную, как и вся квартира.

Продавленный диван и тумба для белья в изголовье.

Бабушкин комод, два стула, окно без занавесей.

Окно!

Только не думать об ЭТОМ!

Ее лимонное деревце на табуретке. Зеленое. Правда, в этом горшке ему стало тесно, надо бы найти побольше и пересадить.

Деревце вытянулось чуть не в рост человека.

Никто точно не знал, что это за растение, просто называли его лимонным.

«Это наше любимое, хоть и незаконнорожденное дитя, — мать однажды пошутила при гостях. — Оно выросло из какого-то семечка, а такие, говорят, не цветут и не плодоносят, потому мы и не знаем, что это.»

Ималда училась во втором или третьем классе, когда ей в день рождения подарили азалию. Цветок долго и пышно цвел, но когда настала пора его выбросить, обнаружилось, что из земли тянется живой зеленый росток. Ималда вспомнила тогда, что ткнула туда однажды несколько косточек — то ли апельсина, то ли лимона.

Засохшую азалию она вырвала, а росточек оставила и заботливо ухаживала за ним.

— Ты ждал меня?

Листья теперь были яркие, гладкие, словно навощенные, на веточках — длинные острые шипы. Почва в горшке высохла и затвердела, как глина.

Ималда нашла на комоде карандаш и взрыхлила им землю, чтобы корни могли дышать.

Принесла из кухни воды, полила. Вода впиталась, как в промокашку — растение требовало еще.

— Пей, милый, пей!

Она принесла еще и опять не хватило.

Когда пошла за водой в третий раз, все двери остались открытыми: из кухни в коридор, из коридора в среднюю комнату и из средней в заднюю.

На обратном пути Ималда остановилась на пороге средней комнаты. Наверно, на том же самом месте, что и тогда.

Не думать об этом — молнией пронеслось в голове. Ималда закрыла лицо ладонями, выронив банку; та упала и разбилась вдребезги.

Звон стекла спровоцировал память, и Ималде опять пришлось пережить ЭТО, она опять увидела все до последней мелочи. Как в замедленном фильме.

…Их учительница математики заболела, замещал ее завуч, у которого своих хлопот полным-полно, а лишнего времени — нисколечко. Завуча любили за деловитость, за то, что всегда выполняет обещания, и за то, что написавших контрольную работу никогда не заставляет сидеть до конца урока.

«Учебники математики — на стол! — скомандовал он, — Дежурный, пересчитай! Все? Прекрасно! Небывалый случай! Отнеси учебники в мой кабинет! Тетради на парту! Пишем контрольную!»