Ничего личного: Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные

Добро пожаловать в «эру немыслимого», как называет ее бывший ответственный редактор Time Джошуа Купер Рамо. В сетевую эпоху, утверждает Рамо, «приверженность старым идеям смертоносна»58, а предсказуемость и последовательность действий уступают место «эпидемии» самоорганизации, не нуждающейся в централизованном руководстве. Эта эпоха настолько немыслимо разрушительна, что даже теория Клейтона Кристенсена в «Дилемме инноватора», которая предполагает упорядоченный цикл появления компаний-подрывников, заменяющих предыдущих экономических лидеров, сама оказалась разрушенной еще более подрывной теорией цифрового капитализма начала XXI в.

Идеи Кристенсена были пересмотрены авторами экономических бестселлеров Ларри Даунсом и Полом Нуньесом, которые заменили «дилемму инноватора» куда более мрачной «катастрофой инноватора». «Почти все, что, по-вашему, вы знали о стратегиях и инновациях, неверно»59, — предупреждают Даунс и Нуньес в связи с радикально подрывным характером нынешней экономики. В своей книге «Большой подрыв» (Big Bang Disruption)60 (2014) они описывают экономику, где разрушение стало сокрушительным, а не созидательным. Это мир, говорят они, где «постоянные ветра созидательного разрушения» Йозефа Шумпетера превратились в «ураганы пятой категории». Потрясения, произведенные такими подрывными инноваторами, как Google, Facebook, Uber или Instagram, «не создают дилеммы инноваторов», предупреждают Даунс и Нуньес, а «вызывают катастрофы»61. И Kodak является хрестоматийным примером такой катастрофы — компания стоимостью $31 млрд, обеспечивавшая работой 145 000 человек, разорялась «постепенно, а затем внезапно»62 была сметена ураганом, пришедшим из Кремниевой долины.

«Целый город лишился своей основы», — написал культуролог Джейсон Фараго о влиянии банкротства Kodak на Рочестер63. Но истинные катастрофические последствия цифровой революции выходят далеко за пределы одного города. В современную сетевую эпоху у всего нашего общества разрушаются основы «идеальным штормом» технологических, социальных и экономических перемен. Индустриальная эпоха ХХ в., хотя и была далека от идеала во многих отношениях, зато дала нам, по определению обозревателя New York Times Джорджа Пакера, «великое уравнивание республики Рузвельта»64. У бескомпромиссных неолибералов наподобие Тома Перкинса слова Пакера о «великом уравнивании», вероятно, вызовут в сознании призрака социалистической антиутопии. Но для тех, кому не посчастливилось иметь яхту размером с футбольное поле за $130 млн, тот прежний мир предлагал экономическое и культурное средоточие с обилием рабочих мест и возможностей.

В позднюю индустриальную эпоху, пришедшуюся на вторую половину ХХ в., был построен мир среднего класса: «финансируемые на средства штатов университеты, прогрессивное налого­обложение, федеральные скоростные автомагистрали, коллективные трудовые договоры, медицинское страхование для пожилых людей, авторитетные службы новостей», — говорит Пакер65. Ему вторят гарвардские экономисты Клаудия Голдин и Лоуренс Кац, утверждая, что это был «золотой век» для рынка труда, поскольку повышавшие квалификацию работники «выигрывали в конкуренции между профессиональной подготовкой и технологиями», сделав себя необходимыми промышленной экономике66. И разумеется, это был мир финансируемых за счет государства институтов наподобие ARPA и NSFNET, предоставлявших инвестиции и возможности для разработки новых значимых технологий, таких как Интернет.

Но этот мир, как напоминает нам печальная судьба Рочестера, постепенно уходит в прошлое. Сегодняшняя информационная экономика, предупреждает нас президент Sequoia Capital Майкл Мориц, характеризуется все возрастающим неравенством между элитой и остальной частью общества. Эта экономика напоминает пончик без начинки. Мориц называет «жестоким» как снижение минимальной заработной платы в США с $10,70 до $7,25 (с учетом инфляции) в период с 1968 по 2013 г., так и «выполаживание» роста медианного дохода домохозяйств, который за тот же 45-летний период, без учета инфляции, увеличился всего с $43 868 до $52 76267.

Согласно колумнисту New York Times Дэвиду Бруксу, создавшееся неравенство ведет нас к «глубочайшему моральному кризису капитализма со времен Великой депрессии»68. Этот кризис, говорит Брукс, наглядно отражается в двух показателях: $19 млрд, которые Facebook в феврале 2014 г. заплатила за компанию WhatsApp со штатом 55 человек, разработчика веб-приложения для пересылки мгновенных сообщений, оценив каждого ее сотрудника в $345 млн, и в столь же шокирующем (с 53 до 45%) сокращении после 1970 г. доли «экономического пирога» США, зарабатываемой 60% граждан со средним доходом. Интернет-экономика «порождает очень дорогостоящие компании с очень небольшим количеством сотрудников» — так характеризует Брукс наступивший кризис, при этом «большинство работников в других сферах не видят роста доходов, соразмерного с их уровнем производительности»69.