Ничего личного

— Стой–стой–стой, — замахал руками Изотов. — Насколько я понял, вы не желаете выделять деньги на тупиковые исследования? Вам хочется, чтобы капиталы тратились с максимальной эффективностью? Чтобы вложенный доллар возвращался пятью?

— Ну, в общем, да, — согласился Захар. — Первая трудность, наверное, в этом. Вот представьте: в стране десяток институтов, исследующих антибиотики. Где-то темы пересекаются, где-то взаимоисключаются, какие-то нужные вообще не поднимаются, а другие устарели еще позавчера, но до сих пор по ним ведутся исследования. Как быть?

Изотов задумался. Слышно было, как он изредка прихлебывает чай и где-то у соседей надрывается телевизор. Мы с Захаром молчали, ожидая совета.

— Думаю так, — минут через десять вдруг сказал Валентин Аркадьевич. — Человеческая деятельность очень обширна и многогранна. Знать всё невозможно. Давайте представим, что у нас появился инструмент определения будущей коммерческой эффективности. И из каких-то десяти научных тем, что предлагается профинансировать, мы видим безусловную привлекательность одной, более–менее практическую ценность еще трех и непонятное будущее у оставшихся шести. Кому нужно дать деньги?

— Тем, кто сможет их воплотить в реальные проекты, — отозвался я.

— Да? А вот я думаю — наоборот. Если на свободном рынке появляется некое знание, которое легко конвертировать в постоянный доход — будьте уверены, инвесторы найдутся. Но вот остальные проекты, оставшиеся шесть, нуждаются в поддержке, потому что: во–первых, кроме вас ее никто не окажет. Во вторых: в процессе одного исследования подчас находится нечто постороннее, невидимое поначалу. Историю пенициллина, я думаю, нет нужды пересказывать? В–третьих: наука — это не только открытия, но и разработка методологии.

Он поднялся со стула, подошел к книжной полке и взял с нее журнал "Наука и жизнь". Раскрыв его в середине, показал нам какую-то серую фотографию со статьей:

— Вот пишут про сверхпроводимость. Первые сверхпроводники работали при температуре около абсолютного нуля. Теперь уже подобрали материалы, позволяющие добиться эффекта всего лишь при температуре в минус двести градусов. Теории, объясняющей такое поведение материалов, пока нет. Но мне кажется, что это только по причине небольшого количества накопленной статистики. Будет больше материалов — будет легче найти общие черты и объяснить явление, чтобы, в конце концов, создать сверхпроводник, работающий при комнатной температуре. Представляете эффект от такого изобретения?

Захар наклонил голову, а я промолчал.

— Но неужели вы думаете, что все лаборатории, получившие сверхпроводимость при температуре в минус двести пятьдесят или в двести тридцать градусов, работали зря? Нет, хлопцы. Конечно, нет. Без них не появилось бы теории и конечного успешного исследования. Согласны?

— Ну, наверное, так, — протянул Захар. А я кивнул, соглашаясь с доводами Изотова.