Нич Ниднибай

Помню: все работали… Ну, засыпали эту проклятую трещину на Армагеддоне с такой же ракетой… Тряхнуло… Видимо, «на дворе» опять «землетрус» начался… Вдруг объявили тревогу: цунами. Я сразу же набрал код на их пультике. Эта штука – тут как тут. Ну, «блюдце»… Залез в него… Помню, ещё раз тряхнуло, и я здорово ударился башкой об какую-то хреновину…

?!

И вот теперь я здесь… Смотрю на экранную карту… Смотрю на мечту моей жизни – изображение озера Байкал… Смотрю на вздыхающую красную точку… И не верю глазам своим… Забайкалье!..

Выходил проверял… Снег… Горы… Был же октябрь!.. Хамсин!..

Но это ещё не всё… Это, извините, «блядце» перестало работать! Я пробовал уже несколько раз: продавил насквозь эти зелёно-сине-красные поганки и продырявил экран… «Не берёт»… Байкал и точка!..

Выходил ещё раз… И ещё раз… Снаружи всё покорёжено. Вся земля вокруг разворочена. Прямо воронка…

Вот теперь сижу пишу… По привычке… Это всё, что я в состоянии сейчас делать… Опять на клочке бумаги: старые записи дома же остались… Хорошо, что в карманах всегда ношу бумагу и карандаш… По привычке…

Я вот, что думаю: видимо, от удара я потерял сознание, упал на красную кнопку и рукой задел карту на экране… Прямо, как в кино! Хорошо, если мелодрама… А если драма получится?..

Господи, что там с моими?!

Приземлилось же моё, прошу прощения, «блядце», наверное, на какую-то старую мину…

Никакой техники безопасности! «Мы бозонная, мы бозонная»… Повторяю:

– У нас тут всё на фермионах замешано. И головы… и мины…

Но надо что-то делать…

…Иордания. Подножие горы Нево. Опять сижу пишу…

У меня совершенно отказали ноги. Больше не могу идти.

Остальной народ, продолжил путь на север, вдоль новорождённого, как они надеялись, залива: искать проход в Израиль и дальше, наверное, к Армагеддону…

Неужели я никогда больше не увижу внучат и дочку?! Что с ними?!

Я один…

Хорошо, что помогли поставить мне палатку: сам бы не смог, уже нет сил… И все суставы почему-то невыносимо болят…

Теперь «зато» можно, наконец, «зафиксировать» всё, что произошло за эти семнадцать лет. Если успею…

Итак… В каком мгновении я остановился тогда на том клочке бумаги?.. Кстати, как ни странно, он не затерялся: семнадцать лет пролежал в их тюбике из-под еды!..

Да… Так вот… Надо было что-то делать.

Еда и питьё – в рюкзаке. Скафандр – на мне, ив нём тепло. Но стало уже совсем темно. Куда идти, на ночь глядя?..

Долго не мог уснуть…

Утром проснулся, капнул в рот еды, открыл двери…

И… услышал:

– Стоять! Руки вверх!

Человек десять лежали с наведёнными автоматами вокруг «блюдечка», внутри которого с открытым ртом и дверью застыл я…

Это были пограничники.

Я поднял руки и, неожиданно для себя, сказал:

– Здравствуйте!

Странно, но они почему-то даже не связали меня. Я привык, что в детективах пойманных связывают.

Ехали молча (я не знал, что говорят в таких случаях, а они не спрашивали), лишь на ухабах кто-то со вздохом шептал:

– У, бляха…

В скафандре было жарко. За окном машины тряслось Забайкалье.

В воинской части меня допрашивал офицер с русыми завитыми кверху усами. Он долго и осторожно смотрел на меня, а потом нежданно сиплым шёпотом-басом произнёс:

– Ну шо, колемся?

Я открыл рот, чтобы начать «колоться», но в это время всё здание начало трясти, и усатый мгновенно из него выбежал… Я остался один… Когда затихло, он вернулся, вопросительно посмотрел на меня, и я начал «вести дозволенные речи».

Я рассказал всё, что произошло, и даже предложил ему отправиться со мной в Израиль к их пункту эвакуации, но когда закончил исповедь, выражение усатого лица не изменилось: оно оставалось вопросительным.

Помолчав минуту-другую, он сказал:

– Документы есть?

Простота этого вопроса ошарашила… Никаких документов у меня не было, даже «теудат зеута» (израильского удостоверения личности)… Я выдавил:

– Нет, но…

Офицер быстро вышел, и из-за двери я услышал:

– Оборзеть.

Потом оказалось, что он сказал не это.

Он сказал:

– В Борзю.

И вот я в Борзе. Борзя – районный центр… Это теперь я знаю… Меня довезли до посёлка Даурия, а оттуда поездом до Борзи…

…У довольно молодого майора в городе Борзя было не очень красивое, но приятное и грустное русское лицо. Когда меня привели, он сидел и пил чай с печеньем. Я посмотрел сразу не на него, а на печенье. Он почему-то смутился и предложил печенье с чаем. Это располагало, так как я был голоден (рюкзак с едой у меня отобрали).

Потом он вдруг протокольно проговорил:

– Фамилия?

Я ответил и увидел нечто странное: его рука с печеньем застыла у губ, не доплыв до них на несколько миллиметров, и оставалась в этом положении довольно долго… Затем он встал со стула, оказавшись небольшого роста, и произнёс:

– Как вы сказали?

Я повторил. Майор сел и – после звеняще-длительного молчания – неожиданно попросил:

– Расскажите о своих родителях.

Я удивлённо начал говорить и, когда только начал рассказывать о папе, он спросил, где папа воевал. Я сказал, что в Сталинграде, потом шахта в Осинниках…

Офицер прервал меня:

– Осинники? – и, не дав мне договорить, рассказал историю с власовцем. Потом добавил:

– Я его внук… Он выжил.