Ни любви, ни роботов

Иннокентьев и Амальева бежали, взявшись за руки, скользя и чавкая, слепые от счастья и слякоти, размазывая брызги по лицам и стёклам очков.

– Жизнь – это говно, а говно – это жизнь, – подвёл черту старик Толобоев. – Теперь парк до самого Покрова наш.

– А я, пожалуй, так пуделей и не буду отцеплять! – веселился владелец дога.

– Твоё право, папаша! – смеялся в ответ Петр Степаныч…

Вечером, когда подморозило и захрустело, собаки носились вокруг ещё заваленной снегом беседки, Амальева подставляла Иннокентьеву белую, пахнущую собакой шею и шептала:

– Только никогда не ври мне… – шептала Амальева. – Что угодно, любое говно, только не снег… Только не этот мёртвый, укрывающий душу, снег…

Живой труп

– Ого! Метра полтора тут, если не больше. – Продюсер Кирилл опасливо перегнулся через перила и побледнел.

– Шестьдесят пять сантиметров. Вот рулетка.

– А внизу плитка битая!

– Плитку уберём, мат подложим.

– Очень важно, чтоб всё натурально было.

– И будет.

– Нет, это пипец. Макс ни за что отсюда не прыгнет.

– Слушай, тут ребёнок прыгнет.

– Ребёнок прыгнет, а Макс говном изойдётся.

– Ну, Каскадёр Вадик прыгнет…

Каскадёр Вадик утвердительно затряс башкой – я прыгну. Я откуда хочешь прыгну.

Каскадёр Вадик был невероятно покладистым. Если в начале карьеры у него ещё путались под ногами и мешали в работе жалкие остатки инстинкта самосохранения, то после удачного падения с баржи головой в сваю он полностью с ними распрощался и с тех пор безропотно выполнял абсолютно всё, о чем бы его ни попросили.

К сожалению, в смысле характера Звезда Макс был прямой противоположностью Каскадёра Вадика.

Шпага тяжёлая. Кираса немодная. Шляпа с перьями полнит. Маленькие ботфорты опасные, а большие трут в паху.

Делали специальную шпагу из финского поролона, меняли кирасу на камзол, камзол на рубаху, рубаху на другой камзол, более креативный. Несчастная костюмерша выхаживала всю ночь по детской площадке, разнашивая ботфорты, – Макс скрипел и капризничал, всё ему не нравилось, во всём чувствовался подвох и желание сэкономить на жизненно необходимом актеру уровне лакшери.

– Выкинь кадр с прыжком из раскадровки. Вообще. Нет такого кадра! Начнём с фехтования, Каскадёр Вадик покажет Максу пару простеньких движений, у того получится. Макс раздухарится, помашет шпагой на свежем воздухе, хорошо пообедает, а потом ты его как бы невзначай подведёшь к перилам и перед лицом всей киногруппы ему уже будет неловко давать задний ход. Как идея?

Продюсер Кирилл ощутил легкую дурноту от предстоящей авантюры, и ноги его привычно подкосились от страха:

– А вдруг он всё равно откажется?..

– Нагони народу. Посади агентство прямо напротив этих злосчастных перил. Перед всеми не откажется, ему стыдно будет.

– А ему вообще бывает стыдно?

Макс не танцует. Макс не поёт. Макс не скачет на лошади.

Не занимается никаким спортом, тем более боевыми искусствами, тем более фехтованием, не водит машину, не играет на инструменте, не говорит ни на одном языке, кроме ставропольского.

– Пусть клиент с ним разбирается. Он Макса хотел – пусть сам его и уговаривает.

– Да. Пусть клиент… – Но тут Продюсер Кирилл так живо представил себе клиента, что едва успел отскочить в сторонку и приспустить штаны.

За неимением лучшего был принят план взять Макса на слабо.

Наступил страшный день съёмок.

Встали в пять утра, постояли под душем, помолились кому попало, долго тряслись в нетопленом «мерседесе».

К рассвету приехали на натуру, под градом капризов и упреков запихали Макса в средневековую амуницию, сунули в руку шпагу из финского поролона, напомнили текст, поставили в кадр, мужчины скрестили клинки, в первом же выпаде поролоновая шпага спасовала перед железной, и Каскадёр Вадик заколол Макса наповал.

Утратив речь, съёмочная группа склонилась над двумя бездыханными телами.

Справа, всё реже и реже подрагивая носком заботливо разношенной для него ботфорты, в расползающейся луже цвета гранатного сока отходил Звезда Макс.

Слева, с несвойственным ему выражением мира и спокойствия на лице, тоже в луже, но иной природы, в глубоком обмороке замер Продюсер Кирилл.

– Просили ж всё натурально!.. – непонятно к кому обращаясь, разводил руками Каскадёр Вадик. – Вот я и вот…

Киношники молчали.

Одни потрясены были неожиданно спорой, особенно по контрасту со съёмочными департаментами, работой старухи с косой.

Другие раздумывали о тонкой грани, разделяющей живую звезду и исходящий реквизит.

Третьи жалели продюсера, обеда, который вряд ли теперь объявят, а ещё больше своего гонорара за переработку.

Были и те, кто ничего не думал, а просто пялился на выставленный перед ними на гравии диковинный пэкшот.

Старый мудрый Камерамен, седой как лунь, протиснулся сквозь толпу, замер и некоторое время внимательно смотрел на покойного.

– А ведь теперь он, пожалуй, и прыгнет, – негромко, но чётко произнес он.

Все снова посмотрели на Звезду Макса, но уже другими глазами.

Продюсер Кирилл судорожно вздохнул и приподнялся, ему помогли сесть.

Да. Всем. Даже Каскадёру Вадику стало понятно, что да. Теперь ничего не мешает. Теперь он прыгнет.