– Так же, как и вам. Я сразу решила: надо выдумать способ к слугам попасть, они больше расскажут, чем господа.
И тут до меня дошло.
– Ты нарочно нагрубила, чтобы тебя выгнали и ты смогла бы поговорить со слугами!
– Конечно. – Молли уставилась на меня. – Вы же это сразу поняли, оттого и велели меня выставить. Так?
– Да! – поспешно ответил я. Какое счастье: она не догадалась, что я сделал это со злости. – Я был уверен, что ты придумаешь что-нибудь блестящее! Но как ты заставила Лиама тебя туда отвести?
– О, я сказала, что мой хозяин – глупый и недалекий тиран, прямо как хозяин Лиама. А мисс Элизабет ни в чем не виновата, и я хочу выяснить, кто ее убил. – Тут Молли увидела мое выражение лица и расхохоталась от души. – Да вы что, я же это ради дела! Вы не глупый, хоть иногда, признаюсь, слепой. И все же мы с вами просто отличные партнеры по расследованию!
Мы как раз дошли до экипажа, оставленного ею неподалеку от площади. Как ни странно, его за это время не угнали: видимо, сказывалась близость по-прежнему дежуривших на площади констеблей. Продолжая говорить, Молли помогла мне влезть на сиденье, затем сама ловко вскочила на козлы.
– Ежевичка, шагай, домой едем! – звонко крикнула Молли и легонько хлестнула лошадь.
Настроение у нее было подозрительно хорошее. Я записал это на счет Робина и потому мрачно молчал до самого дома, а вот Молли, нимало не стесняясь, пела. В ближайшие полчаса я выслушал баллады «Дорога в Дублин», «Зеленые рукава», «Рыжая девчонка из Слайго» и даже песню с припевом «Ту-ра-лу-ра-лай».
Дома обстановка была не столь печальна, как утром. Фаррелл деловито стучал молотком в сарае, выполняя какую-то крестьянскую работу (если честно, я весьма смутно представляю, что делают молотком). Вслед за Молли я опасливо зашел в дом, ожидая от Фрейи новых упреков, но та сидела за столом и шила. Вот уж никогда не принял бы за праздничное платье бесформенный ворох синих тряпок, лежавших перед ней, но, судя по радостному вскрику Молли, это было оно.
– Мама! – ахнула Молли и звонко поцеловала мать в щеку. – Это на помолвку или на свадьбу?
– И на то, и на то. Нечего ткань разбазаривать, – проворчала мамаша, хмуро глянув на меня. – Выведали что-нибудь?
Я гордо кивнул.
– Мы буквально на минутку, кое-что забрать. Все прояснится даже раньше, чем я надеялся, так что продолжайте шить. Хотя… – Я заколебался. Сказать или не сказать? Нет уж, скажу! Я поднял ее произведение со стола. – Вы уверены, что это платье заслуживает приглашения на помолвку? Оно унылое и скучное. И синее.
– Мне сорок пять! – возмутилась мамаша. – Какое еще оно должно быть?
Я снисходительно глянул на нее.
– Поверьте тому, кто в этом разбирается: прекрасный наряд украшает в любом возрасте и состоянии. – Я уронил платье обратно и взялся за лацканы своего сюртука. – Обратите внимание на мою одежду. Если бы вы увидели меня без нее, вы бы поразились моей… крайней костлявости. Но искусная работа портного скрадывает все недостатки.
В ответ Фрейя отчего-то посмотрела не на меня, а на Молли.
– Ты уверена, что он умирает? А то ему бы о душе подумать вместо того, чтоб над моим платьем потешаться.
Как нетактично напоминать о моем положении! Молли смутилась и толкнула меня в плечо.
– Так, мистер, идите-ка за деньгами, где вы их там прячете.
Я спорить не стал: слишком хотелось глянуть в серебряный таз и выяснить, как там моя спина. Осмотр мне настроение не улучшил. Я надеялся, что ощущение, будто мертвое пятно расползлось, просто иллюзия, но увы. Запомните мою мудрость: если вам кажется, будто что-то не так, вы не ошибаетесь.
Серое пятно, которое утром было размером едва ли больше самой раны, теперь было шире ее раза в три. Я выдавил жалкий, дрожащий смешок. Рано или поздно онемение дойдет до сердца, и оно перестанет биться. Я вдруг почувствовал облегчение, которым я не смог бы поделиться ни с кем, кроме этих страниц: печальное облегчение, доступное лишь умирающим. «Жизнь – это жизнь мозга», – как-то сказал мне Бен, а значит, я не успею стать лишенной разума тенью, как парень из сказки про танамор. Мое сердце умрет быстрее, чем мозг.
Натянув одежду обратно – я уже так иссох, что ухитрился снять ее, не расстегивая, – я достал из ящика стола пять фунтов. Деньги, полученные от Каллахана, подходили к концу. Осталось всего три фунта, и их я на всякий случай тоже взял с собой. Заодно прихватил и газетные вырезки, в которых говорилось об убитых девушках, – вдруг понадобятся, когда я доставлю убийцу в полицию?
Когда я вышел, Фрейя все так же сидела, склонившись с иголкой над платьем. Молли нигде не было видно, и в доме было тихо, даже стук молотка смолк.
– А где Молли? – спросил я.
– Уехала.
– Куда?!
– А мне почем знать? Сказала, ей надо что-то выяснить, – не отрываясь от шитья, ответила Фрейя. – Велела вам ехать отдавать деньги, ее не ждать. Сказала: «Передай ему, чтобы глупостей не делал и сразу домой ехал, тут и встретимся».