Незнакомец из тринадцатой квартиры…

Как принимали «звезду-космонавта» милиционер и остальные пассажиры метро, которые весёлой гурьбой окружили её, мы уже не видели. Опрометью вскочили мы в вагон. Двери за нами захлопнулись, и поезд тронулся.

На следующей станции — «Арсенальской» — мы выскочили и дали стрекача вверх по эскалатору. Мы так спешили, что сердце из груди едва не выскакивало. А там ведь два эскалатора, и такие длинные…

Когда, выбежав из метро, мы свернули во двор большого серого дома и повалились на землю в кустах, весь дух из нас, как говорится, вышел вон… В глазах темно, ни рукой, ни ногой не двинешь. Не то что говорить — мы дышать-то не могли. Ртом только хватали воздух, как рыба без воды. Трёхлетняя девчушка и та могла бы с нами справиться — брать за пятки, кидать в торбу и нести на базар продавать по две копейки за штуку. Такая нам была тогда цепа.

И только минут через десять…

— Ух! — еле выдохнул Ява.

— Ага, — поддакнул я.

— Тю, — сказал Ява.

— Тьфу, — отозвался я.

И это весь разговор, на какой мы были способны. И только минут через двадцать мы наконец пришли в себя и смогли обсудить то, что случилось.

— Да… — вздохнул Ява. — Можно сказать, испортил ты мне всё дело. А что?!

Кто ж меня теперь в милиционеры возьмёт?..

— Да иди ты! При чём тут я? — пробовал я оправдаться. — Никто же не видел. И главное, всё обошлось… Чего ты?

— Ну да, не видел! И дядька видел, и милиционер. Когда мы за ним бежали, он искоса глянул в нашу сторону… А у милиционера память будь здоров!

Профессиональная.

— А-а! — махнул я рукой.

— Вот тебе и «а-а»! Может, нас по его словесному портрету уже и разыскивают. Словесный портрет — это, брат, такая штука… — Ява поднял над головой кулак, что могло означать, какая сильная штука словесный портрет. Про словесный портрет Ява наслышался, когда готовил себя в пограничники.

— Да что мы такого сделали?! Ничего ведь страшного! — не столько Яву, сколько самого себя успокаивал я. — Нечаянно зацепили корыто… Ведь не нарочно же…

— Поди докажи, что не нарочно. Дядька первый скажет, что умышленно. Чтоб себя оправдать. И вообще такого, может, за всю историю метро не было. А ты говоришь…

— Не везёт нам в метро, — вздохнул я. — И в прошлый раз, помнишь, скандал был, и теперь…

— Закон парности, — вздохнул Ява.

А может, он и в самом деле существует, этот «закон парности», про который не то всерьёз, не то шутя говорил мой отец и который будто бы состоит в том, что разные неприятности всегда ходят в паре — как одна случится, жди другой. Недаром же в народе говорят: «И так горе, и так вдвое».

— Это такой проклятый закон… Смотри, чтоб с нами сегодня ещё какой-нибудь пакости не приключилось, — сказал Ява и неожиданно улыбнулся.

— А всё-таки здорово шпарила она в корыте…

— А что! Как в ракете — фить! — и будь здоров! Я бы и сам не отказался, а?! — затараторил я, обрадованный, что Ява уже не запугивает меня милицией.

Ява поднялся с земли:

— Ну, так куда теперь пойдём? Я пожал плечами:

— А куда хочешь! Хоть в весёлый городок, хоть в стерео, хоть в зоо…

— Это можно, вот только… — И Ява смолк.

— Что?

— Да если бы… — И снова смолк.

— Ну что?

— Да одним идти как-то… Вот если б разыскать этих… киевских… Игоря, Сашку-штурмана… Они ведь такие ребята классные… — и в небо смотрит, чтоб глаза от меня спрятать.

Гляжу я на него и про себя улыбаюсь. Ну и Ява! Вот уж лис-хитрюга… Ребята, видишь ли, ему понадобились! Ну как же! Да я тебя насквозь вижу. Ты ведь для меня как стёклышко! Я не киевский охотник, которого за нос водить можно. Ведь что было! Охотники из Киева, которые приезжали к нам в Васюковку на охоту и рыбалку, часто просили нас кузнечиков для наживки ловить. Спичечная коробка кузнечиков — пятачок. Так вот я себе ловлю и ловлю в поте лица: нанялся — как продался. А Ява сена в коробок наложит, сверху несколько кузнечиков сунет и уже бежит менять на пятак. А поймают его на этом деле, он только глазами невинно хлопает: «Ведь нужно же было им корма подбросить…» Но я-то тебе не киевский охотник!

— Оно бы, конечно, здорово, — говорю, — только где же их найдёшь? Адресов ведь мы не знаем… Правда, давала тебе Валька свой адрес. Но ведь ты его, конечно, не сберёг. Да оно и смешно было бы — беречь адрес какой-то Вальки. Ух ты! У Явы щёки так и вспыхнули, как от пощёчин. И что же это такое бывает иногда с людьми? Смотришь — геройский хлопец становится бог знает чем, ботвой свекольной… И из-за кого? Из-за какой-то цапли в юбке Тьфу!

В тот раз, когда были у нас приключения с Кнышем и Бурмилом и когда Ява был Робинзоном Кукурузо и бежал в речные плавни на необитаемый остров имени Переэкзаменовки, познакомились мы случайно с киевскими пионерами-юннатами. И была среди них одна такая Валька, худая, длинноногая и, по-моему, совсем некрасивая. (Ганя Гребенючка из нашего класса в тысячу раз лучше!) Но это я так считал. А Ява… Ява в присутствии Вальки через две минуты стал не Ява, а свекольная ботва. Когда юннаты возвращались в Киев, Валька оставила Яве свой адрес, чтобы мы написали, чем кончится наша история с Кнышем и Бурмилом, — её, видишь ли, это страшно заинтересовало.