Незнакомец из тринадцатой квартиры…

Я молчу… Это его знакомая, пусть он и говорит. Но Ява тоже молчит. Вы бы посмотрели на Яву! Он сперва побледнел, потом покраснел, потом опять побледнел, потом начал покрываться какими-то пятнами. Такого вида у него не было даже тогда, когда в прошлом году он провалился в старый колодец.

А Валька не унималась:

— Вы надолго приехали? А браконьеров своих вы поймали тогда? Обещали ведь написать… Может, адрес потеряли? А? Да что ж вы молчите? Не хотите со мной разговаривать?

Наконец Ява овладел собой и открыл рот. И оттуда вылетели слова:

— А чего… Мы ничего… Мы наоборот…

Не скажу, чтоб это было очень красноречиво, но я не стал встревать в их беседу. Пускай балакают!

Да и поздно было встревать — уже прозвенел третий звонок, и все поспешили в зал. Представление началось. Мы сидели в седьмом ряду, а Валька в девятом. И Ява, вместо того чтоб па сцену смотреть, всё время сиденье штанами полирует и голову назад поворачивает — на Вальку взгляды бросает.

— Голову свернёшь, придётся задом наперёд ходить, — въедливо говорю ему.

А он даже и ухом не ведёт.

А на сцене в это время коварный сухорёбрый Волк с длинным носом пробивался в дверь к Бабусе, чтобы съесть её. Шустрая Бабуся спасалась как могла — возводила баррикады из мебели, бегала по всей сцене, швыряла в Волка кувшинчики, кастрюли и другие предметы домашнего обихода.

К тыну возле избушки была привязана настоящая живая курица — единственная Бабусина худоба. И вот во время действия курица запуталась в верёвке, которой была привязана, и начала биться. Увлечённые борьбой Волк и Бабуся ничего не замечали. А все зрители с волнением смотрели на бедную курицу, которая, обессилев, уже едва дышала. Но что поделаешь? Не кричать же, не срывать спектакль…

Вижу, Ява крутится, крутится на месте, будто ему горячих углей в штаны насыпали, потом вдруг поднялся и пошёл. Прямо по проходу к сцене. Я затаил дыхание. И весь зал затаил дыхание, и все головы на Яву поворачиваются, как на параде на генерала, который обходит войска. А Ява идёт себе… Идёт, идёт, поднимается на сцену, подходит к курице и начинает её распутывать. А артисты себе играют, даже не замечают Яву, будто его и на сцене нет. Ява распутал курицу и спокойненько пошёл назад, на своё место. Только когда он сел, я услышал, как тяжело он дышит и как тукает у него в груди сердце. А через несколько минут Волк всё-таки съел Бабусю, и первое действие кончилось. Занавес опустился, и в зале вспыхнул свет. Все захлопали в ладоши, причём большинство зрителей повернули голову в сторону Явы. И было непонятно, кому они аплодируют — артистам или Яве… К нам тут же подбежала Валька.

— Вот здорово! Ну и молодец! И как ты решился? Я бы ни за что не смогла. Ой, молодец! — Она говорила громко, даже, по-моему, слишком громко. Ей, видно, хотелось показать всем, что она знакома с Явой. Она гордилась этим. Со всех сторон на Яву были устремлены восторженные взгляды. И когда мы вышли в фойе, так всё время то здесь, то там слышались приглушённые голоса: «Вон тот! Вон тот! В белой рубашке!» По-моему, это было как раз то, о чём только и мог мечтать Ява. Он был счастлив. Сказать, что он сиял, — это, пожалуй, ничего не сказать. Он ходил по фойе, как на ходулях, как будто он выше всех на свете. Глаза его излучали что-то такое, что не способны излучать глаза обычных людей. И так он был далеко-далеко от меня, как никогда в жизни. Я и мои переживания из-за часов для него сейчас просто не существовали. Конечно, он стал героем, это ясно, но мне было неприятно смотреть на него.

— А это мой братишка Микола, — сказала Валька, так как Ява удивлённо поглядывал на первоклассника в синей форме, который всё время крутился возле нас.

И братишка Микола покраснел, как будто его знакомили не с курносым Явой, а с космонавтом Поповичем, киноартистом Рыбниковым или ещё с какой-нибудь знаменитостью.

— Я вообще-то сюда из-за него пришла, мама одного ещё не пускает, — будто оправдываясь, объясняла Валька.

Ява смерил братишку Миколу откровенно пренебрежительным взглядом. Тот ещё больше покраснел.

— Так вы их поймали всё-таки или нет? — спросила Валька.

— Конечно, — небрежно бросил Ява.

— И не написали?! Тоже мне! Или, может, адрес потеряли?

— Нет, не потеряли… Но… — Ява пожал плечами, и этот жест можно было понять: дескать, чего бы это я стал писать, очень нужно…

Валька вспыхнула. Преодолевая неловкость, она сказала:

— Ну, вы, конечно, не одни их ловили, вам взрослые помогали. Или, наоборот, вы — взрослым…

— Да чего там взрослые, — хмыкнул Ява. — Мы сами… Он метнул на меня взгляд и… прикусил губу. Да было уже поздно.

Я вздохнул, поднял руку и влепил ему в лоб три звонких щелчка — аж эхо раздалось. Валька вскрикнула. Братишка Микола захихикал. Кто-то ещё засмеялся поблизости. Ходули сломались, и Ява очутился на земле — оторопелый, красный, как помидор, с вытаращенными глазами. Мне даже жалко его стало. Да разве я виноват? Не нужно было ставить таких условий…

Видя, что Ява не собирается давать сдачи, Валька (добрая душа) накинулась на меня:

— Ты что? Сдурел? Что за шутки?!