Незнакомец

Мариуса вырвало, а врачу он сказал, что неудачно упал во время игры в футбол. То же самое он сказал и госпоже Виганд, которая снова и снова пыталась расспросить его о несчастном случае. Она не поверила истории с футболом, он это заметил. Но чем больше госпожа Виганд спрашивала, тем более последовательно ребенок настаивал на своей версии. Он ведь теперь знал, чего она добивалась. Забрать его в этот детдом. К счастью, мать вовремя предупредила его.

Не было ни одного человека, с которым он был таким осторожным, как с госпожой Виганд. От него она ничего не узнает о том, что происходит в их маленькой семье. А что, собственно, там происходит? Если не считать сломанную руку, то с ним ничего по-настоящему плохого и не случалось. Иногда он голодал, потому что его родители были слишком пьяны, чтобы пойти за покупками или что-то сварить, но ему как-то всегда удавалось что-нибудь выпросить у других детей — кусок шоколада или несколько таблеток для приготовления шипучих напитков… А если у мамы было хорошее настроение, тогда и вовсе не было причины жаловаться: она жарила ему рыбные палочки, а к ним делала целую гору картофельного пюре, хорошо взбитого, как он любил. У Мариуса и сегодня еще текли слюнки, когда он думал о мамином картофельном пюре. И позже ему нигде больше не доводилось есть такую вкуснятину.

— Ты понимаешь? — спросил Мариус Ребекку. — Все было в порядке. Все было в порядке!

Он пнул ногой ножку кровати. Он бы с удовольствием что-нибудь разбил, но знал, что ему следует сдерживаться. Ему нельзя взрываться. Ему нужно оставаться сосредоточенным.

Потом он посмотрел на Ребекку. Она сидела в углу в кресле, тихо и неподвижно, но Мариус и связал ее таким образом, чтобы она не могла пошевелиться. Он заткнул ей рот скомканным носовым платком, а затем залепил ей всю нижнюю половину лица липкой посылочной лентой. Судя по тому, как Ребекка громко и с усилием втягивала через нос воздух, можно было догадаться, что ей тяжело дышать. Ее темные глаза были широко раскрыты, и Мариус видел в них ужас. Она испытывала смертельный ужас.

Вот и хорошо.

А самым лучшим было то, что ей приходилось слушать его. Впервые за долгие-долгие годы кто-то должен был его слушать. На этот раз она не могла стряхнуть его, как надоедливое насекомое, не могла просто проигнорировать его или сделать вид, что он говорит лишь чепуху. Ей пришлось принять его всерьез, хотела она того или нет. В ее ситуации любая попытка стать хозяйкой положения была с самого начала обречена на провал. Сейчас Мариус принимал решения и надеялся, что она это поняла.

— Мои родители любили меня, — сказал он.

Ему было приятно произносить эту фразу — она немного гасила сидевшую в нем боль. При этом он бросил быстрый взгляд на Ребекку: ему хотелось знать, вызвали ли в ней эти слова хоть малейшее сомнение в их правдивости. Если б это было так, он двинул бы ей в лицо кулаком. Даже не моргнув.

Но он не смог увидеть в ее лице сомнение. Только страх. Ничего, кроме обнаженного страха. В Мариусе стало зарождаться страшное подозрение, что она, возможно, все-таки не так внимательно слушала его. Что она была так озабочена своим страхом, что его слова проносились мимо ее сознания. Похоже, так оно и было. Ребекка смотрела на своего мучителя с паникой в глазах.

Может быть, это было и не настолько хорошо, что ей приходилось так бороться за свое дыхание? Это наверняка отрицательно сказывалось на ее концентрации. Ему нужно сосредоточиться на том, что было его главным делом, — на том, чтобы заставить ее слушать. Ему нужно быть осторожным, чтобы не наказать самого себя. Ему нужно действовать с умом. Она нужна ему в ясном сознании.

— Я вытащу кляп у тебя изо рта, — сказал Мариус, — но если ты издашь хоть один звук или закричишь, я тут же воткну его обратно. Это ясно?

Ребекка кивнула.

Мариус грубо сорвал липкую ленту с ее лица. Она не пикнула, но от боли у нее из глаз брызнули слезы. Затем он вытянул носовой платок у нее изо рта, и она тут же стала хватать ртом воздух, закашляла и запыхтела. Ребекка вела себя так, словно была на грани того, чтобы задохнуться. Но если она рассчитывала на то, что вызовет в нем сочувствие, то она ошибалась. Он мог быть холодным, как собачий нос. Именно таким.

— Так, — произнес Мариус, положил носовой платок на туалетный столик и бросил использованную липкую ленту в мусорное ведро. — Теперь ты знаешь, какое это ощущение, не так ли? Если не будешь слушаться, в следующий раз я сделаю тебе еще больнее. Поняла?

Ребекка снова кивнула. Он готов был поспорить, что ей хотелось попросить воды. Пробыв почти восемь часов с кляпом во рту, она должна была быть на грани сумасшедствия от жажды. Но Ребекка не решалась просить. Не решалась, потому что он запретил ей издавать хотя бы звук.

Конечно же, ее организм не должен быть обезвожен — тогда ее концентрация снова полетит к черту. Он принесет ей воды. Но не сейчас. Пусть она еще немного подергается.