Нежность

грозя!

Все такие у них агрессивные,

хоть сдавайся им сразу —

глаза.

Брови девичьи грозно сдвинуты.

Как шагают —

смотри

не дыши!

Словно ружья,

на плечи вскинуты

здоровенные карандаши.

Истребители!

Истребители!

Интервенция продолжается!

Как стремительно,

как стремительно

над землею

они снижаются!

Облака проплывают айсбергами,

и, покой облакам даруя,

самолеты

книгами,

азбуками

землю Кубы

бомбардируют.

Жаль, что плохо могу —

по-испански.

Мне от этого просто больно.

Это —

я доложу вам —

экспансия,

Это —

я доложу вам —

бомбы!

Вся окрестность гремит оркестрами,

все готовы

и в труд,

и в бои...

Дайте я обниму вас,

агрессоры

удивительные мои!

СТИХИ О ФИДЕЛЕ

Я вам очень хочу рассказать о Фиделе.

Но сначала —

о том, как мы с другом глядели

возле Плайа-Хирон

на куски самолета,

и не скрою —

нам нравилась эта работа.

Ну а рядом солдаты похлебку варили,

пили сок ананасный

и так говорили:

«Разве мы не «любовно» встречаем друзей?

Бережем их останки.

Ну чем не музей!»

Я вам очень хочу рассказать о Фиделе.

Но сначала —

о странном, прекрасном виденьи,

городке для рабочих в Сант-Яго-де-Куба,

где модерные росписи,

клумбы

и клубы.

Можно это виденье потрогать руками —

ведь оно и со стенами

и с потолками !

И сказала одна негритянка:

«Мне странно,

как мы жили когда-то. 1

И вспомнить-то страшно.

Из обрезков железа и ржавых досок

были стены сколочены и потолок.

В сильный ливень

кровати по комнате плавали,

а на них ребятишки испуганно плакали.

Вот мой дом.

Ребятишки обуты, одеты.

Но тем более странно представить,

что где-то,

не на Марсе —

на этой же самой планете

еще плачут другие такие же дети.

Разве можно счастливой быть в доме своем,

если кто-то несчастлив на шаре земном?!»

Я вам очень хочу рассказать о Фиделе.

Но сначала —

о праздничном, буйном цветеньи,

захлестнувшем,

как море,

однажды меня

в Ориенте

на склоне палящего дня.

Подошел цветовод

и сказал:

«Мучо густам!»

Вы поэт?

Это схоже с нашим искусством!

Кто сказал, что цветы это штука ненужна*?

Знаю —

люди суровы,

но люди нежны.

Революции нужно,

конечно,

оружие,

но цветы революции

тоже нужны!»

Я вам очень хочу рассказать о Фиделе.

Правда, очень хочу рассказать,

а на деле

я опять и опять говорю о других,

бесконечно мне близких и дорогих.

Без людей умирает любая идея.

Жизнь людей —

это жизнь и бессмертье идей.

Как —

я вам ничего не сказал о Фиделе?

Ну так вот,

эти люди —

и есть Фидель!

АРХИВЫ КУБИНСКОЙ

КИНОХРОНИКИ

14 Калатозову

В ручки кресла вцепился я.

Кинохроника веку не льстит.

Кинохроника,

ты судья,

и экран —

обвинительный лист.

Возникает прошлое вновь,

как еще не зажившая рана.

В темном зале молчание.

Крон*.

мерно

капает

с края

экрана.

...Куба,

Куба,

тебя предают,

продают,

о цене не споря,

и с поклоном тебя подают

на подносе Карибского моря.

Как под музыку, лгут под лесть,

и обманам не видно конца.

Появляется новый подлец

вместо свергнутого подлеца.

Плачут женщины,

небо моля.

Все во мне звенит и пульсирует,

и в гудящий экран

меня

это кресло

катапультирует!

С вами я,

молодые борцы!

И, полицией проклинаемый,

я швыряю бомбы в дворцы,

я разбрасываю прокламации.

Я боями и морем пропах.

Я на «Гранме» с Фиделем выруливаю,

и солдат Батисты

в горах

я с Раулем

подкарауливаю.

И рука коменданта Че

чуткой ночью во время привала

на моем задремавшем плече

у костра отдыхает устало.

Самолет на прицел я ловлю.

Вот он близко.

Вот он снижается.

Бью в него.

Я сражаться люблю!

Не могу созерцать,

как сражаются!

Я хочу быть большим,

бушующим,

до последней пули держаться,

в настоящем сражаться

и в будущем,

даже в прошлом —

и то сражаться!

Не по мне —

наблюдать извне.

Пусть я вскормлен землею русскою,

революция в каждой стране

для меня —

и моя революция!

И, ведя коня в поводу

на экране, дрожащем от гуда,

я по Сьерра-Маэстра иду,

безбородый кубинский барбудо.

Мне ракетой гореть —

не сгорать,

озаряя собою окрестность,

воскресать,

чтобы вновь умирать,

умирать,

чтобы снова воскреснуть!

Мне стрелять,

припав за пласты

моей тьерры,

войною изрытой...

Кинохроника,

ты прости.

Из меня —

никудышный зритель.

клопы

У кубинского МИДа —

очередь.

Очень красочная она!

Коммерсант,

багровый как окорок,

и сюсюкающая жена.

Заведений владелицы пышные,

попик,

желтый словно грейпфрут,

все здесь бывшие,

бывшие,

бывшие,

все бегут,

все бегут,

все бегут.

Вижу лица,

изобличающие

то, что совесть у них нечиста.

Жалкий вид у вас,

получающие

заграничные паспорта.

В двери лезете вы чуть не с дракою,

так, что юбки трещат и штаны.

Ьыло время —

когда-то драпали

точно так же из нашей страны.

Тем, кто рвется в Америку с жадностью,

ни малейших препятствий нет,

и безжалостное —

«Пожалуйста!» —

вот рабочей Кубы ответ.

И народ говорит:

«Что печалиться,

видя рвение этой толпы?

Дезинфекция облегчается,

если сами

бегут

клопы!»

РУССКОЕ

ВМЕШАТЕЛЬСТВО

Много мы слышим ругани

от всяческого дерьма:

«Вмешиваются русские

во внутренние дела».

Привыкли мы к этим шпилькам.

Презрения к ним не тая,

посвистывающим Уленшпигелем

по Кубе странствую я.

На вертолете, на «виллисе»,

на прыгающем катерке...

Все-то мне надо выяснить

с карандашом в руке.

Сколько бесценного, важного

записано на листках!

Но дела не карандашного

хочется мне — и как!

Во все мне вмешаться хочется.

Вы слышите — господа!

Вижу я, как ворочается

в плавильнях Моа руда.

175

ВЗРЫВЫ НА КУБЕ

В самом центре Гаваны —

взрыв,

и осколки —

звездная полночь,

и по улице,