Незапертая дверь

Катя встала и, шаркая тапками, пошла на кухню. Открыла холодильник, сжевала сырую сосиску, выпила сока и вдруг вспомнила – письмо! Последнее непрочитанное письмо! Вот что мучило ее, вот что она забыла!

Письмо лежало на подоконнике. Катя взяла его и вернулась в спальню.

«Прочту и усну, – подумала она. – А может, на ночь не стоит?»

Но все-таки решившись, Катя открыла последнее, третье, письмо.

Дорогая моя Эмми! Ну вот, опять сплошные упреки! Ты с новой силой взялась за меня, бестолкового и неподдающегося! Напрасный труд, милая девочка. Теперь уже точно напрасный.

Зря ты так беспокоишься – у меня все прекрасно! Не веришь? А зря. Тогда послушай. Режима у меня нет – уже счастье. И делаю я только то, что хочу, – и это счастье второе. Ем, что хочу, пью, что хочу. Сплю сколько хочется. Дел у меня нет, а наличие дел меня всегда напрягало.

Я уставал от дел.

Никчемный я человек, правда? Уставал, даже когда у меня была работа. Хотя какая работа, Эмми? Разве то, чем я занимался, можно назвать работой? Три незаметные, мелкие и никчемные ролишки, почти массовка. Какая это работа? Это только в дипломе написано – «актер театра и кино», но кино не было, и с театром не получилось. И знаешь, я совсем не расстроился, когда Н. выпер меня из театра! Не веришь? А зря. Ей-богу, я испытал облегчение. Ни вводов, ни репетиций, ни премьер, ни гастролей! Свобода! Я снова принадлежал самому себе. Помню, вышел со служебного входа, покрутил в руках трудовую книжицу и оглянулся – нет ли поблизости урны? Урны не оказалось, пришлось положить эту дуру в карман.

А на улице солнце! Сирень! Май месяц! Девушки красивые – ноги, губы, улыбки! Ох, думаю, вот оно, счастье! Иду себе и присвистываю. И как же мне хорошо! Вот, моя дорогая. Еще одно подтверждение, что дружок твой, в смысле я, – законченный балбес и никчемный человек. В общем, ем, сплю, немножко гуляю. Играю в картишки. Иногда хожу в кино. Да, если тебя это порадует – я много читаю. Может, хоть это меня извинит?

Представь, записался в местную библиотеку – маленькую, дохленькую, сырую, имени классика и поэта революции Николая Островского. Библиотекарь – милейшая дама по имени Вероника Андреевна.

По всему виду из бывших, но как я ее ни пытал – рассказывать что-либо отказывается, привыкла бояться.

Седые волосы, мраморное лицо, узкий, породистый нос, серьезные и умные голубые, почти не выцветшие глаза. Брошка, слегка обветшалое жабо, маникюр, запах духов, – конечно, «Красная Москва»!

Словом, сплошное очарование. Мы подружились. Вместе пьем чай (чай Вероникин, сладости – вафли и сыроватое крошащееся печенье, другого здесь нет – приношу я).

Живет моя Вероника одна, муж погиб, малолетний сын умер от тифа.

Бывшая петербурженка, волею судеб занесенная в Гагры.