Незаконченный ритуал

«Вцепилась в меня, будто я обещал жениться, – обходя бывший пляж, рассуждал Мирон. – Сейчас избавлюсь от тебя, зараза такая».

Он шёл по плотине. Внизу негромко сливалась вода, убегая тихим ручьём, куда-то в лес, в траву, на волю. Осталось дойти до мостка, если тот ещё сохранился. Под мостиком глубоко – есть, где схоронить мёртвое тело в тёмной воде. А свёрток выудят обязательно. Кто-нибудь потянет леску, а там сюрприз с пробитой грудью. Рыбачков на выходных здесь, что комарья по ночам. Насекомые тоже хороши – пищат, лезут в лицо и уши. Мирон сначала отмахивался, затем просто отдувался, пугая кровососов хмельными парами.

Дойдя до мостка, опустил на траву свёрток. Немного устал и запыхался. «Курить не буду. Часовой на посту не спит и не курит», – отказал себе в радости Ярушкин, рассмеявшись в душе, потому что какой он часовой, он, скорее, могильщик. Мирон поднял глаза, увидел луну, которая выглянула на секундочку для него или чтобы проводить «её», потом опустил взгляд, и сквозь покрывало, расшитое жёлтыми нитями, которые называл золотыми, представил мертвецкое лицо с синими кольцами у глаз.

– Не бойся, ведьма-красавица, – негромко сказал Мирон, – тебя на дне быстро отмоют. И станешь ты рыбкою золотой, как в сказке. Кто вытащит тебя, тому ты исполнишь три желания. Повезёт кому-то.

Ярушкин снова взглянул на небо. Дождь прекратился, тучи куда-то сбежали. Начинался рассвет. Но луна ещё освещала комаров, которые летали перед носом, выбирая место для посадки. Мирон особенно сфокусировал зрение, будто хотел увидеть на луне русские флаги, и комары как-то сами собой слились в одну картину с маленькой планетой, превратившись в буксующие луноходы, только пищащие.

– Если это луноходы, то хорошо, – бормотал Ярушкин. – Пусть машины катаются по луне и смотрят на меня. А если это Бог следит за мной, то паршиво. Сидит Создатель в пыли на дне кратера и наблюдает, как я корячусь… что я творю…

2

Двадцать восемь часов назад. Квартира Мирона Ярушкина.

На клеёнчатой скатерти аккуратно разложены десять стопочек по пять лотерейных билетов. Окно плотно зашторено. Горела настольная лампа – неярко, только чтобы дать сверить цифры, не ошибиться и поддержать душевный трепет. Утренний телевизионный эфир Мирон пропустил, потому проверял билеты уже ночью. Он вернулся с работы в десять, принял душ, наполнил желудок пельменями и, бросив посуду в раковине, присел за ветхий стол.

Мирон проверил билеты. В общей сложности выиграл двадцать семь тысяч рублей – это минус затраты. Неплохо, но и нежирно.

Откинувшись на спинку стула, Мирон Ярушкин потушил экран телефона с таблицей последнего розыгрыша, закинул руки за голову. Спина зудила от подсохших царапин, оставленных возбуждённой женщиной негроидной расы, стул ворчливо скрипел, оттого что стар и визглив, как бабка, у которой был куплен. Вся мебель в квартире также была потёртая, жухлая. Мирон считал себя коллекционером или, скорее, ценителем видавших виды вещиц. В разболтавшихся креплениях, трещинах на ножках, ржавчине и протёртых задами тканых покрытиях – он представлял прежних владельцев, рисуя их румяными, пухлыми, с дырявыми бубликами в руках. Женщины были в цветных сарафанах и платках, мужики в косоворотках на кряжистых плечах, дети сопливые, крутящие в ладошке сладкий петушок.

Скрипучий стул он купил у старухи во Владимирской области. Хотел выторговать ещё и сундук: с виду совсем рухлядь, а как откроешь – зачитаешься. Вся крышка и короб с той стороны обклеены ещё дореволюционными газетами, с обрывками статей о провинциальных историях и рекламой продуктовых лавок во Владимире.

Но сундук так и остался в деревенском доме – не сошлись в цене. Бабка просила аж триста евро. Ушлая попалась старуха – учёная. Зато повезло с её соседкой через пыльную дорогу. У тётки лет пятидесяти пяти всего за тысячу рублей он приобрёл самовар, которому больше двух веков. Радости было три моря и океан. Мирон сразу забыл о сундуке, тем более что тот был огромен и места занимал нерачительно много; влез бы он в «Ниву» или нет – тоже неизвестно, а квартира у него всего две комнаты в трёхэтажке. «Ничего… обойдусь стулом и самоваром, – бодренько подпевал песням по радио Мирон. – Ручки подкрутим, дырки залудим, бока «пузатому» натрём, и будет у меня прекрасная вещь! Поставлю на видное место, хоть на подоконник и буду любоваться».