Читаем Незадолго до ностальгии полностью

Первый письменно зафиксированный факт дефенестрации указывал на древнюю Самарию, где прославившаяся своей жестокостью финикиянка Иезавель, жена израильского царя Ахава, та самая, что насаждала культ Ваала и преследовала Илью Пророка, была выброшена из окна дворца взбунтовавшимися евнухами (Библия, 4 книга Царств). Однако развалины Шомрона, хотя и стоило о них упомянуть из культурологических соображений, уводили во времена, далёкие от Европы и почти недоступные для Поиска. Столицей дефенестрации при этом, несомненно, следовало считать Прагу, где дефенестрация стала чем-то вроде местной достопримечательности (об этом свидетельствовали три знаменитых и ещё несколько просто упоминаемых дефенестраций), что делало пражское направление едва ли не единственно перспективным. Но именно эта открытая очевидность, куда могут ломануться целые толпы исследователей, и настораживала Киша. Он не сомневался (это была догадка, которой он гордился), что обычай дефенестрации восходит к древнейшему суеверию, согласно которому самоубийц боялись выносить через дверь, а потому выбрасывали в окно. Отсюда логично следовало, что толпа, предавая кого-либо окну, таким образом ритуально приравнивала дефенестрируемого к самоубийцам, и это было, пожалуй, высшей мерой общественного отторжения. Но, в свою очередь, данное суеверие было повсеместно европейским, а значит, и юридически образцовый Магдебург, и мудролюбивая Падуя, и знающий счёт Гамбург, и знаменитый своими крышами Лион, и волшебная каналья Венеция и ещё с полдесятка городов в ощущениях Киша с одинаковым основанием могли сойти за исходную точку Поиска, а стало быть…

Всё решила случайная рифма с прошлым. В один из вечеров, когда, прогуливаясь после библиотеки, он задумчиво брёл по Воздвиженке, его окликнул Марк (Толяныч) — товарищ по былой беспечности, во взрослой реализации непонятно чем занимавшийся, но живший беззастенчиво.

Когда-то, на излёте школьной поры, они познакомились в секции почти-до, а позже — так уж совпало — пару-тройку лет упивались юностью из одной и той же пущенной по кругу бутылки: болтались в одних и тех же компаниях безмятежников, весёлой толпой подрывались в авось-путешествия и неизменно забивали болт на всякое закручивание гаек. Славные были времена!.. Их тогдашний девиз «Если не по карману, то — по фигу!» не столько очерчивал узкий коридор возможностей, сколько провозглашал игнорирование стен и перегородок, а то, что они тогда считали ожогами разочарований, было лишь обратной стороной чрезмерной веры обещаниям жизни и избытка молодых звенящих эмоций.

Когда же все разбрелись кто куда, каждый в поиске своих подарков, путь Марка стал напоминать цепь деепричастных оборотов — красочных и ярко зримых. Все они обозначали добавочные действия к одному-единственному, но тайному глаголу. Глагол был начертан белыми буквами на белой поверхности, и это было совсем не то же самое, что писать чёрными буквами на чёрной поверхности или, скажем, синими на синей: глагол Марка оставался невидимым, будучи у всех на виду. Толяныч передвигался по миру, не отказывая себе в роскошных отелях и изысканных ресторанах и, кажется, не скрывая юридического образования. Он действовал, так сказать, средь бела дня, а не под покровом синих сумерек или чёрной ночи.

Всё, что относилось к деепричастиям, Марк не особенно скрывал. Он, участвуя в многосложном ритуале подготовки дров и добывания огня для жертвоприношения у статуи Совы в Богемской роще, где сильные мира сего предаются игровому язычеству. Воочию наблюдая тени афонских монахов — настолько огромные, что все вместе они могли бы погасить рекламные огни не менее тринадцати Нью-Йорков. И не понаслышке зная о нравах в республике Ностальгия — необозначенной на картах самой дорогой стране мира, устроенной на подтропическом архипелаге группой чудаков-триллионеров, где на улице 1920-х годов можно, подпольно добыв спиртного, порассуждать, кто, помимо Алёхина, способен бросить вызов Капабланке, поспорить, станет ли синематограф звуковым или это технически недостижимо, а на улице 1960-х — обсудить новинки Кастанеды и поучаствовать в сексуальной революции или на посиделках с гитарой помечтать о теперь уже близких временах, когда человечество станет свободно путешествовать по космосу.

О глаголе же делал вид, будто его и нет. Но не могут же деепричастия существовать сами по себе — без глагола? В кругу старых друзей сложилось убеждение, что Марк служит в Управлении по работе с теневыми структурами или сходной по влиятельности конторе, о чём его, естественно, не спрашивали — отчасти из деликатности, отчасти потому, что ответ был предсказуем. Ещё в беззаботные времена, когда речь шла о жизненных планах, Толяныч весело сообщал, что собирается подвизаться на поприще, которое зовётся «Толик Маркин», и на нём у него вряд ли найдутся соперники, кроме него самого — так оно, в общем-то, и получилось.

Перейти на страницу:

Все книги серии Современный роман

Похожие книги