Незадолго до ностальгии

— Как тонко ты умеешь намекнуть, что пора выпить! За нас, Киш!

— За нас!

Они снова выпили, и вскоре обнаружилось, что Марк может работать справочником по их юности: он начал вспоминать даже такие тонкости, как кто, когда и во что был одет — вплоть до цвета ниток на локтевой заплате на свитере. Подробности былой повседневности обоими сейчас воспринимались, как греющие душу открытия.

Впрочем, не обошлось и без деталей, которые теперешний Киш стеснялся признать в Кише давешнем.

— А помнишь, Киш, как ты читал стихи?

— Где? — испуганно спросил он.

— Да там же, в Ялте! В кафе «Антоша Чехонте»! Помнишь?

Снег ложится на ступени,
А ступеням всё равно.
Мчат к тебе мои олени,
Про тебя моё кино.

И на тротуары тоже
Целый день валится снег.
Если встретимся, то, может,
Не расстанемся вовек.

Я ищу тебя, друг нежный,
И, порой, схожу с ума:
До чего наш город — снежный,
До чего у нас — зима!

— Бог ты мой!.. — поразился Киш. — Я уж и забыл о его существовании!

— На улице жарища плюс тридцать, а ты им про зиму шпаришь!

— Марк, но откуда?.. Как?.. Ты же никогда не знал это стихотворение наизусть! Не мог знать! Ну, раз или два слышал, как я читал! Как?!

— По-видимому, знал, — как-то ревниво возразил Толяныч. — По-твоему, я вообще ничего уже не помню? А вот это твой хит:

Глядел на Глашу. Глазами хлопал.
Забыв про всё. Едва дыша.
Что за глаза! Нет, что за попа!
А там, в душе, — что за душа!

Да, я влюблён. Не в этом дело.
Сойдёт с ума, кто не дурак,
Плывёт бульваром такое тело
С душой такою, увидев как.

Тревожно сердцу от перегрузки,
И вдруг захочешь не умереть.
Боксёром быть. Учить французский.
И много денег всегда иметь.

Уста — коралл. И грудь что надо.
Ума — навалом. И доброты.
Всё это вовсе и не баллада.
А осознанье. Красоты.

— О Боже! — выдохнул Киш. — Какой ужас!

— Вспоминаешь? — не замечал его страданий Марк. — Здорово, Киш, здорово! Признавайся, старый ловелас, сколько девушек ты охмурил этим стишком?..

— Марк, это было здорово только тогда, — болезненно поморщился он, — сейчас уже не очень… Я всё же не могу взять в толк: как ты можешь помнить эти стихи? Это невероятно!

— Помню, как видишь, — Толяныч пожал плечами. — А вот ещё — тоже недурственное:

В глазах нет огня рокового,
И страстью не дышит чело.
Я спрашивал: что в ней такого?
И сам отвечал: ничего.

Обычное хрупкое тело,
Застенчивы дуги бровей…
Но я — что я только ни делал,
Лишь только б не думать о ней!

Часами сидел в интернете,
Смотрел телевизор, читал,
Бесцельно бродил по планете,
Пил водку и в космос летал.

Но снова таинственной силой…

— Марк!.. — взмолился Киш. — Может, хватит уже? Разве больше вспомнить нечего? Давай о чём-нибудь другом!

— «Часами сидел в интернете…», — с чувством повторил Марк. — Какие мы древние, Киш! Как быстро мы устарели! Мы ещё застали интернет! Как мы будем объяснять детям, что такое Паутина? Для них уже не будет разницы между «мышью» и деревянными счётами! Пещерный век!.. Да что детям! Теперешняя молодёжь в этом не коннектит! Эх!.. А помнишь, как…

Они допоздна вспоминали — приключения в студенческих общежитиях, гульбу на чьих-то дачах, квартирные концерты, поездки в Питер и сплавы на катамаранах по рекам Карелии. Аномальное освежение сектора памяти, ответственного за юность, дало Марку небывалое информационное преимущество. Он на глазах оживал: по-видимому, ему доставляло настоящее наслаждение обнаруживать новые перипетии юных лет, причём роль Киша вскоре свелась к вставлению реплик типа «Да ну!», «Точно-точно!», «Ещё бы!» в неудержимый монологТоляныча.